Другие положенные дни для народных собраний, в которых или сменяли начальников, или советовались о походах, набегах и тому подобном, были праздники Иоанна Предтечи и Покрова Пресвятой Богородицы, коей посвящена церковь, находившаяся в Сечи. Если запорожцы не имели никакой причины негодовать на своих предводителей, то в сии праздники не бывало общественного собрания; но зато малейшее неудовольствие вооружало их против начальства, даже в обыкновенные дни. Тогда недовольные казаки условливались между собою, и ежели их было десять куреней, они отваживались на злой умысел. Часто за кошевого и других старшин вступались приверженные им курени, и тогда запорожцы, собиравшиеся на раду с большими дубинами, не только ссорились, но даже доходили до драки и убийств. В сие время старшины, ожидая окончания начатой между казаками распри, всегда стояли подле церкви, чтобы сокрыться там в случае нужды. Наконец право сильного прекращало несогласие: отставленный старшина немедленно возлагал почетный свой знак на свою шапку, кланялся собравшемуся народу, благодарил за оказанную ему доселе честь тотчас отправлялся в свой курень; ибо случалось, что желавшие оправдаться или не сходившие долго с места были убиваемы в самом собрании, а иногда на обратном пути. Со всем тем отставные старшины пользовались во всю жизнь уважением народа; им везде уступали первые места и хоронили их с большими почестями, чем простых казаков.
Запорожцы не имели никаких письменных законов, войсковой судья решал дела, сообразуясь со здравым рассудком и древними обыкновениями, а в трудных случаях совещался с кошевым и прочими начальниками. Воровство, неплатеж долгов, прелюбодеяние и убийство почитались у них главными преступлениями. Они могли грабить проезжающих и соседей; но ежели запорожец изобличался в воровстве у своего товарища, скрывал или покупал украденное, тогда, хотя бы и возвращал покражу, приковывали его на площади к столбу; и он должен был сносить от всех проходящих поругание и побои. Подле прикованного преступника лежала обыкновенно плеть, и если он в течение трех дней не получал прощения от своего противника, то засекали его до смерти; когда же получивший прощение во второй раз обвинен был в воровстве в таком случае лишался жизни на виселице. Не плативший долгов бывал прикован на площади к пушке, пока заимодавцы не имели от него желаемого удовлетворения. Прелюбодеи, совершавшее сие преступление внутри Сечи, получали одинаковое наказание с ворами, умиравшими под плетью; но ничто не могло сравниться с казнью убийцы: казак, умерщвлявший другого, был бросаем в могилу, потом опускали на него гроб с телом убитого и засыпали их землею. Одна только любовь к нему соотчичей и храбрые его дела могли избавить убийцу от столь жестокой смерти, но редко сии преступники получали помилование».
М.С. Грушевский [1]: «Казачество — явление очень интересное, но весьма сложное. Вследствие своей оригинальности, а также и благодаря громкой роли, сыгранной им в истории Восточной Европы, оно обращало на себя внимание издавна, им занимались немало, но невыясненного все же оставалось в нем до последнего времени очень много, и в литературе по этому вопросу высказывались и высказываются нередко суждения очень смутные и ошибочные.
Очагом казачества было среднее Поднепровье, его предстепная полоса, ниже Киева, входившая XIV—XV вв. в состав Киевского княжества, позже — Киевского воеводства, а почву для него приготовили колонизационные условия этого края.
Начиная с половины X в. он жил тревожною, воинственной жизнью, на границе оседлой колонизации, в вечной борьбе с кочевниками. К населению его как нельзя более приложима поэтическая характеристика, данная «Словом о полку Игореве» порубежникам Посемья:
А мои ти куряне сведоми кмети;
Под трубами повита, под шеломы възлелеяни.
Конец копия въскоръмлени;
Пути им ведоми, яругы им знаеми,
Луци у них напряжени, тули отворени,
сабли изъострени.
И слово «казак» — тюркское слово, издавна жившее в устах кочевого населения наших степей, известное уже в половецком словаре 1303 г. в значении «сторож», «воин» — вполне приложимо было в этом значении к порубежному населению, этой передовой страже Украины. Вместе с воинственностью и выносливостью порубежная жизнь развивала личность, чувство свободы. Предоставленные княжеско-дружинным правительством своим собственным силам, эти пограничники очень чутки были к его притязаниям. В XIII в. как раз пограничные со степью территории видим среди «людей татарских», и эти пограничные враги княжеско-дружинного строя являются полным прототипом казачества, а союз их с ордою предвосхищает политику вождей казачества XVI—XVIII вв. в их стремлениях найти в турецко-татарских силах помощь против социально-политического строя Польши и централизационной политики Москвы.