Андрей Белый: автобиографизм и биографические практики

Ил. 15. П. Г. Доре. Моисей со скрижалями завета. 1865. Иллюстрация к Библии. Гравюра

Свидетельство Волошина подтверждает, что травестированная в рисунке прическа Белого отражала реальность и что такое ее восприятие имело широкое распространение. А непосредственным импульсом к подобному истолкованию образа Белого в целом могли среди прочих, как кажется, послужить следующие строки Белого:

Проповедуя скорый конец,
я предстал, словно новый Христос,
возложивши терновый венец,
разукрашенный пламенем роз.[423]

Вместо тернового венца у Белого-Христа трехрогая прическа. А наряду с нимбом за головой и крестом на груди, на шее повязан щегольской галстук-бант в форме узкой ленты, с которым вполне гармонируют пышные усы с загнутыми кончиками, «как бы приклеенные к нему с чужой губы».[424] Именно такие усы, но без загнутых кончиков, можно видеть на фотографиях Белого 1900-х гг., а также на его портретах работы Л. С. Бакста (1905, Государственная Третьяковская галерея; 1906, Государственный Литературный музей – ил. 16, 17),[425] Т. Н. Гиппиус (1905, Мемориальная квартира Андрея Белого, филиал Государственного музея А. С. Пушкина – ил. 18), О. А. Флоренской (1900-е, собрание семьи Флоренских, Москва – ил. 43) и др. Однако любопытная деталь: отсутствующие в портретах названных художников загнутые кончики усов есть на изображении Белого, помещенном в третьем томе киевского сборника «Чтец-декламатор» за 1908 г.,[426] где «реплика» бакстовского портрета 1906 г. приукрашена неизвестным нам издательским художником: ярче подведены глаза и круче подвиты кончики усов (ил. 19). Возможно, нафабренные и подвитые усы в духе моды конца XIX – начала XX вв. художнику «Чтеца-декламатора» представлялись верхом изящества и непременным атрибутом поэта-символиста, а нашему карикатуристу позволили тонко и остроумно акцентировать противоречивость образа Андрея Белого, в котором многие современники отмечали двойственность его натуры и видели одновременно «одержимого и пророка».[427]

Через много лет в иных жизненных обстоятельствах отдаленное воспоминание о былой пышности непокорных волос Белого еще не раз отразилось в шаржах и автошаржах.

В одном из автошаржей начала 1920-х гг. – «Тулумбук – газетный деятель» (ил. 20) – Белый изобразил себя таким, каким видели его окружающие в это время: «с растрепанными седеющими волосами вокруг плеши».[428] Портрет-экслибрис был приложен к шуточному письму московского корреспондента «Агентства летописи жизни и мира (ЛЖИ)» Тулумбука (Белого) Асыке Первому (А. М. Ремизову) в его коллегию «Тулумбас»:

«Уважаемый товарищ и гражданин Асыка первый,

прошу приюта во вверенной вам коллегии для моего Агентства. Посылаю весь полученный материал за март и первые числа апреля в “Тулумбас”.

С товарищеским приветом гражданин и кавалер обезьяньего знака Ы. Ы. Тулумбук».

Это послание – продолжение игрового диалога и маскарадной игры, начатой известным мистификатором и организатором «тайного» общества ОБЕЗВЕЛВОЛПÁЛ («Обезьянья Великая и Вольная палата») «Царем обезьяньим Асыкой Первым Великим» Алексеем Михайловичем Ремизовым, – предназначалось для публикации в «Записках мечтателей», по напечатано там не было.[429]

В этом забавном и одновременно нелицеприятном автошарже подчеркнуты торчащие в разные стороны пряди изрядно поредевших волос, высокая теменная шишка и неизменный галстук-бант. Нужно признать, что последняя деталь была особенно любима Белым: сам он на протяжении жизни носил разнообразные галстуки-банты, а в его рисунках, например, в иллюстрациях к роману «Москва», тот или иной галстук-бант «надет» на самых разных персонажей.

На высоком теменном выступе черепа и мягком галстуке на шее часто фиксировали внимание и художники. На рисунке Симона Сегаля «Андрей Белый в Доме искусств» (ил. 21) из берлинского журнала «Веретеныш» (1922. № 3. С. 15)[430] заостренное темя над гипертрофированно высоким лбом особенно выразительно. При этом оно совершенно лишено волосяного покрова, а по бокам – остатки былых кудрей, «полуседые волосы, вьющиеся прихотливо вокруг сияющей лысины».[431] Галстук намечен условным темным штрихом, справа от него в боковой петлице четко прорисована роза. Абстрактные плоскости, линии и буквы дробятся в хороводном вихре. «Руки, множась, как крылья у шестикрылого серафима, взлетают над головой и внезапно исчезают»,[432] – таким увидел выступающего с лекцией Белого молодой писатель Вадим Андреев, таким же запечатлен он на рисунке Симона Сегаля.