Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

Боярин Умильный, накинув на плечи парчовый, опушенный куницей охабень с завязанными за спиной рукавами, подошел к распахнутому окну, оперся руками на подоконник. Отсюда, с третьего жилья, были хорошо видны ставшие совершенно прозрачными рощи, почерневшие луга и распаханные под озимые поля округ деревни, выделяющейся на фоне осеннего запустения ярко-желтыми соломенными крышами.

— Покров скоро, — покачал он головой. — Нужно спешить, пока реки не стали. Иначе до Юрьева дня[118] застрянем.

Снизу послышался глухой удар. Илья Федотович покачал головой, оглянулся на темный коридор:

— Эй, Митрий! Дима, подь сюда. — А когда затянутый в узкую малиновую ферязь, украшенную вышивкой на груди и плечах, подросток вошел в комнату, указал на стену: — Глянь, чем там боярин Андрей балуется.

— Да с лука по старой телеге у поленницы стреляет.

— Вот именно! — повысил голос боярин. — Вот она, настоящая кость служилого рода. Три дня как приехамши, и токмо на полдня отвлекся, за обновами своими съездил. Хоть в сапогах теперь ходит, а не в убожестве холопьем. А ты? Только и знаешь, что за косыми да лисами с кистенем гоняться да месяцеслов[119] с мамкой читать. Ты зачем лук у меня столько времени просил, коли не пользуешься?

— Так стрелял я, батюшка, — попытался оправдаться барчук. — На прошлой неделе цельный день, почитай, у Оселедца руку набивал.

— Знаю я, чего ты там набивал, с холма да до Олежьего дуба, у всех девок на виду.

— Какие девки? — смутился Дмитрий. — Там чисто во поле, видать далеко. От там и стрелял.

— Взрослеешь, — усмехнувшись, потрепал его волосы отец и спокойно добавил: — Чтобы с завтрего дня, как боярин Андрей с луком за стену выйдет, ты рядом с ним стоял и тем же, чем и он, баловался. Понял?

Если бы только Умильный знал, чем вызвано такое прилежание боярского сына! Андрей вот уже третий день не мог встретиться с Прасковьей, толком перемолвиться, хотя бы просто погулять возле усадьбы или вместе с ней сходить в церковь. Каждый раз у зазнобы находились неотложные дела, важные заботы или девки, что составляли компанию. А в роще у дороги, где холопы повесили несколько качелей и теперь, что ни вечер, слышались девичий смех и песни, а иногда затевались хороводы, так там смиренная труженица, заботящаяся только о раненых и больных, и вовсе не появлялась.

Правда, был в этом деле и добрый момент — выпускающий в день по несколько сотен стрел Матях теперь попадал в лисий хвост с полутораста метров, истрепав уже вторую яркую мишень.

— Батюшка, а можно, я в Москву с тобой поеду?

— Рано тебе еще, — после небольшой заминки покачал головой Илья Федотович. — Вот в новики запишешься, обреем тебя под тафью, тогда всюду со мной ездить станешь. А пока рано. Усадьбу на тебя оставляю, здесь ты нужен, пока государю не потребовался. Время ныне неспокойное, сам видишь.

Сын заметно понурился, но перечить не посмел.

— Ну, чего стоишь, ступай, — разрешил боярин и тут же окликнул: — Ты куда?

— К матушке. Ей купец с Нижнего равли[120] привез, вместе с Домостроем Сильвестровским, что просила намедни.

— Э-э, нет, сынок, ты давай-ка сапожки свои замшевые на юфтовые[121] поменяй, да к служивому нашему ступай. Покажи, что будущий боярин не хуже с лука бить способен. А уж равли вы как-нибудь в непогоду почитаете. Тоже мне, баловство придумали.

Отправив Дмитрия, Илья Федотович закрыл ставни, притворил затянутое бычьим пузырем окошко. Здесь, в верхней светелке, дорогие слюдяные пластины он не ставил. Все одно — пустовала комната. Для гостей нежданных приберегал, да и коли малой еще родится, тоже понадобится. Боярин подошел к дымоходу, приложил к нему ладони — теплый. Стало быть, топит Тит, не лытает. Осень…

— Батюшка Илья Федотович, а как же я?

— Тебе-то чего, Трифон? — оторвался от печи боярин.

— Прохор сказывал, не хочешь ты меня в Москву брать, кормилец?

— Голова же у тебя зашиблена, оглоед, — вздохнул Умильный. — Куда тебе ехать?

— Дык для головы, татарской саблей зашибленной, лучшее зелье[122] — это колокола Ивана Великого[123] послушать, батюшка, — пригладил кудри холоп. — От того звона и на душе легче, и боярина своего сильнее любишь.

— И что вас всех в Москву-то так тянет? — не сдержал улыбки Илья Федотович. — Прямо как медом намазана!