Андрей Битов: Мираж сюжета

И надо было встать на землю.
Ее безвидность с пустотой
Видна Мне стала. Не приемлю
Я смерть – и свет в планете той

Включил, чтоб отделить сначала

Лишь день от ночи, чтоб отсчет
Продолжить, чтобы отличалась
Твердь от земли, земля от вод.

Внушало, но не утешало

Меня творенье. День за днем
Творил, но смерть не исчезала,
А все присутствовала в нем.

Пока возился Я меж гадами,

Любуясь делом рук своих,
Я был творцом всемирной падали,
И смерть торжествовала в них.

И силы были на пределе,

Противник был неумолим.
Так, по прошествии недели,
Мой Сын вошел в Иерусалим.

Не сотворив себе кумира

За те же дни, которых семь,
Пошел на разрушенье мира,
Провозгласив ему: «Аз есмь!»

И напролом от смерти к жизни

Вел счет от первого лица,
Вернув утраченной отчизне
Ее отца.

И в стогнах Иерусалима,

Распявших сына моего,
Такая же окрепла глина,
Как и в Адаме до него.

Се – человек. И после Бога

Не остается ничего:
Дань восхищения благого
Опустошенностью его.

Архимандрит Авель (в схиме Серафим) отошел ко Господу 6 декабря 2006 года и был похоронен в ограде Иоанно-Богословского монастыря в Пощупове, что под Рязанью.

С Андреем они так и не встретились.

Наказ Ольги Алексеевны Андрей не выполнил.

Вот и выходит, что не выплыл в том заплыве на нормы ГТО в ноябрьской Неве под стенами Пушкинского дома, в «скоростном заплыве по ртутной реке» (А. Г. Битов). Попал в водоворот чернильно-черного текста и надо было принимать решение (идти на компромисс) – спасать себя или все-таки сдавать нормы, учить устав (Устав внутренней и караульной службы, Устав Союза писателей СССР, например).

Сработал инстинкт самосохранения.

В «Смерти как текст» Битова читаем: «Неприменимость знания к жизни есть тоже признак культуры, причем уже достаточно высокой. Поэтому кто великий, кто большой, кто замечательный, кто знаменитый, кто прославленный, кто выдающийся, кто гениальный есть не только расхожая пошлость человеческих амбиций, в частности литературных, но и устав, в самом армейском смысле, культуры. Устав, на букве которого легче всего чинопродвигается заурядность и посредственность: легче ухаживать за избранной могилкой, подворовывая собственную жизнь, чем жить собственной жизнью с живым человеком. Неистовость прижизненных фанатов – не более чем проекция долгожданного распятия.

Прижизненное признание – не самая точная функция современника. Есть еще категория “бессмертный”, применяемая более к творениям, чем к их создателям, и лишь отчасти к их репутациям, с которыми мы ничего поделать не можем, которые прорастают сами, то есть действительно живут. Так что бессмертие – это судьба, то есть продолжение той же жизни, но уже за гробом. Не завершенная при жизни жизнь – бессмертна, и не оттого ли наши поэты предпочитали гибель, в которой мы, по традиции, виноватим общество?»

Вопрос Битова

Природа власти – стая. Природа искусства – одиночество.

Власть – бесконечна. Вот уж не думал, что я властный.

Андрей Битов

Конфликты и выяснения отношений в писательской среде (причем неважно где – в кругах официальных совписов или среди не признанных властью андеграундных литераторов, в СССР или в эмигрантских кругах) были всегда. Причины тому, разумеется, находились достаточно веские. По большей части конфликтующие стороны напирали на разногласия в понимании того, что такое литературный процесс, как писатель должен (или не должен) участвовать в жизни страны – строить светлое социалистическое будущее или, напротив, бороться с ним.

И не было конца и края этим пересудам, этим дискуссиям на грани скандала на коммунальной кухне, этой ругани, в которую в конце концов включались родственники сочинителей, их жены, дети и друзья.

На поверку же, когда дело доходило до подведения итогов и выявления победителя, с завидным однообразием выяснялось, что все упирается в такие примитивные вещи как зависть к успехам коллег по цеху, как распределение окололитературных благ, как борьба за внимание власти (заказчика) к собственной персоне.