Андрей Битов: Мираж сюжета

Вот как комментирует Андрей инцидент, имевший место произойти во время празднования 8 марта в издательстве «Советский писатель»: «Никакого намерения напиться у меня не было и потому, что я находился среди людей, с которыми работаю, и потому, что пить мне запрещено врачами (со мной может произойти синдром, при котором я теряю память и рискую не только репутацией, но и здоровьем и жизнью)… я потерял память. Последней моей мыслью было, что надо скорей ехать домой. Больше ничего не помню. Пришел в себя в отделении».

Об этой стороне Битова, скорее всего, знали близкие ему люди, но причины и симптоматика едва ли были им ведомы.

Читаем у Валерия Попова: «Он (Битов. – М. Г.) вряд ли просчитывал все это – вряд ли рационально захочешь получать плюхи, – его вело темное, но безошибочное чутье». А чутье и есть умение находить компромиссы, все подчиняя решению главной задачи. Этот урок Битов хорошо выучил еще в своей семье.

В своем «Безответном собеседнике» (дневнике) события 1967 года Ольга Кедрова прокомментировала предельно кратко: «Андрюша уехал с Аптекарского проспекта на Невский. Алеша отделил ванну». Если о демарше сына мы уже рассказали (и расскажем еще), то о неожиданном решении Алексея Алексеевича Кедрова (дяди Али) следует поведать особо, потому как именно эта злосчастная ванна и стала началом крушения коммунально-семейного рая (если он, конечно, вообще был в квартире № 34).

Решение о благоустройстве места проживания после долгих сомнений и терзаний Мария Иосифовна Хвиливицкая приняла единолично. Действительно, одна ванная комната и один туалет на теперь уже три семьи – это было слишком! Тем более что Алексей Алексеевич много работал, не отличался крепким здоровьем и ему необходимо было место для отдыха и уединения. По сути, из квартиры Кедровых-Битовых выделилась комната дяди Али и тети Мани. Единственным, что оставляло ее (комнату) в рамках единой территории, была общая входная дверь в парадный.

Умопомрачительный ремонт (даже по сегодняшним меркам), который затеяла Мария Иосифовна, произвел на Ольгу Алексеевну и Георгия Леонидовича тяжелое впечатление. По сути, на их глазах происходило разрушение старого классического Дома, не в смысле его уничтожения, а в смысле переустройства, облагораживания насколько это было возможно – что, впрочем, приравнивалось к его уничтожению.

Тяжести этому событию добавил уход из родительского дома Андрея.

«Тихий обормотик», по словам Александра Семеновича Кушнера, наконец перестал быть таковым. Канула в историю разбитая бутылка «Столичной». Давно высохшая на батарее парового отопления рукопись превратилась в верстку первой, а затем и последующих книг. Коммунальная теснота на Аптекарском сменилась коммунальной пустотой на Невском.

Ольга Алексеевна оказалась, увы, права, семейная жизнь ее сына на новом месте не заладилась, читаем у Битова: «В нашей любви с Ингой случилась вполне геологическая катастрофа. Мы истово старались сохранить семью, но эта тектоническая трещина так и не срасталась. Первое измерение “Аптекарского острова” кончилось… я не придумывал ничего в своей жизни, ничего не добивался. Безволие оборачивалось победой. Течение текста прибывало меня к следующему измерению».

Вскоре после переезда на Невский, 110, Андрей и Инга расстались.

Впоследствии Ольга Кедрова скажет: «Ингу очень жаль. Жаль, как человека, недотянувшего до своих возможностей. Недостало культурного заряда. Жизнь исковеркалась по ее беде».

Никаких комментариев! Они тут, как думается, излишни, только несколько битовских строк:

Оставим этот разговор
Нетелефонный. Трубку бросим.
В стекле остыл пустынный двор:
Вроде весна. И будто осень.

Стоп-кадр: холодное окно,

Ко лбу прижатое в обиде…
Кто смотрит на мое кино?
А, впрочем, поживем – увидим.

Вот радость моего окна:

Закрыв помойку и сараи,
Глухая видится стена,
И тополь мой не умирает.

* * *

Андрею снится сон, будто бы он стоит у монастырской стены, из-за которой доносится трезвон будничного колокола. Это означает, что всенощная закончилась и ворота в обитель сейчас должны закрыться.

Андрей бежит вдоль этой стены (во сне бег всегда кажется таким вязким, бессмысленным, невыносимым), чтобы успеть попасть в монастырь до закрытия ворот, но глухая кирпичная стена все никак не кончается, извивается полозом и с каждым поворотом становится все бесконечнее.

Но все-таки он успевает.

Огромные двухстворчатые врата за его спиной закрывает хромой косоглазый служака-привратник, который на вопрос – «где можно найти старца Авеля?» – неопределенно машет в сторону Ивановского собора.

Андрей переводит дыхание, перекурить в монастыре нет возможности, стоит какое-то время в нерешительности, а потом направляется в сторону указанного привратником храма.