Между противоположными по духу группами началась ожесточенная борьба, сугубо закрытая даже для деятелей Центрального комитета партии. Борьба «за душу» самого Брежнева. Как вспоминает Г. Арбатов, один из тех, кто готовил будущую «перестройку», «ключевым, так сказать, исходным в сложившейся ситуации был все-таки вопрос: во что верит, чего хочет, что думает сам Брежнев? Первое время он был очень осторожен, не хотел себя связывать какими-то заявлениями и обещаниями, и, если бы меня спросили о его изначальной политической позиции, я бы затруднился ответить. Может быть, Брежнев, пока не стал Генеральным секретарем, даже не задумывался всерьез о большой политике, а присоединялся к тому, что говорил сначала Сталин, потом Хрущев, – вот и все. Такое в нашей политической практике тех лет было вполне возможно».
Но общество требовало четкого ответа: в 1965 году исполнялось 20 лет Победы в Великой Отечественной войне, роль Сталина в которой обойти было невозможно. После долгих соображений Брежнев решил последовать совету Андропова, который, по воспоминаниям Ф. Бурлацкого, «предложил полностью обойти вопрос о Сталине в докладе, попросту не упоминать его имени, учитывая разноголосицу мнений и сложившееся соотношение сил среди руководства. Юрий Владимирович считал, что нет проблемы, которая в большей степени может расколоть руководство, аппарат управления, да и всю партию и народ в тот момент, чем проблема Сталина. Брежнев в конечном счете остановился на варианте, близком к тому, что предлагал Андропов. В докладе к 20-летию Победы фамилия Сталина была упомянута только однажды».
Но реакция на это оказалась совершенно неожиданной и для Брежнева, и для его советников. «Что началось в зале! – пишет Сергей Семанов, смотревший это торжественное заседание в честь юбилея Победы по телевизору. – Неистовый шквал аплодисментов, казалось, сотрясет стены Кремлевского дворца, так много повидавшего. Кто-то стал уже вставать, прозвучали первые приветственные клики в честь Вождя. Брежнев, окруженный безмолвно застывшим президиумом, сперва оторопело смотрел в зал, потом быстро-быстро стал читать дальнейшие фразы текста. Зал постепенно и явно неохотно затих. А зал этот состоял как раз из тех, кто именуется «партийным активом», то есть тех лиц, которые именуются «кадровым резервом». То был именно ИХ глас».
Казалось бы, реакция партактива и народа налицо, «линия партии» и лично Брежнева должна ей соответствовать. Но что делать с высшим аппаратом, многие сотрудники которого придерживались совсем других взглядов? Бороться с ними? Но в такой борьбе можно и власть потерять, это Брежнев прекрасно понимал. И продолжал «центристскую» линию, которую некоторые назвали «политическими качелями»: шаг – вперед, два – назад. Пока Леонид Ильич был в силе и вполне здоров, это ему еще удавалось, но со второй половины 70-х годов, с ухудшением здоровья, аппарат ЦК все более наполнялся сторонниками только одной доктрины – теми, кто исподволь начинал готовить перестройку. Птенцами гнезда Андропова.
Кстати, о здоровье Брежнева. Как считают в своей опубликованной газетой «Завтра» беседе близкие к Брежневу в то время люди – его помощник В. А. Голиков, проработавший вместе с ним более четверти века, и В. И. Болдин, заведующий Общим отделом ЦК КПСС в конце 80-х – начале 90-х, дело было не столько в инсультах, основательно подорвавших здоровье Леонида Ильича, сколько в том, что генсека приучили к сильнодействующим снотворным средствам, иначе говоря, наркотикам: они-то и вызвали столь быструю деградацию еще не сильно старого человека.
«
– Я вас с работы выгоню, если у него будут обнаружены таблетки.
Врачи, видимо, советовались и решили давать ему по две-три таблетки, а остальные, как мне врач говорил, «пустышки». Хотя кто его знает, что это были за пустышки. Получалось пять таблеток, но не все они наркотические. Но кто-то подсовывал ему зарубежные сильнодействующие. Значит, отрава к нему все-таки попадала. А ты знаешь, какие за границей лекарства? Тебе я могу сказать, Валерий Иванович. Это были сильнодействующие средства. Они его и доконали…».