Таким образом, «педагогика» этой картины не в том, чтобы привести «учеников» к
итожащей авторитетной идее «учителя», а чтобы утвердить в их сознании принципиальную
культурную многослойность и многоголосость мира, требующих своего освоения.
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
184
Одна из завершающих картину реплик ведущего — его любимая цитата из чеховской
«Дуэли»: «Никто не знает настоящей правды». Она очень плодотворна здесь. Нет, она далека от
утверждения принципиальной непознаваемости мира. Это реплика утверждает позитивную
полифоничность мира, заключенную в единстве его человеческого многолюдья. Нужно принять
и понять это разноликое многолюдье и войти в него собственным домом. К финалу сериала и
зритель, и его создатели, оплодотворенные этой мыслью, возвращаются домой. Осознание
единства мира в его культурном многоголосии, а также собственной в него включенности
становится их приобретением. Или, во всяком случае, должно стать таковым.
Глава вторая «Возбуждающая красота театральности»
Сергей Эйзенштейн
Андрей Кончаловский. 2003 г.
1
Кончаловского влечет театр. Его кинематограф живет театральным преображением мира,
непрестанной сменой его «декораций». «Я кинематографист, но красота театральности всегда
очень сильно меня возбуждала. С детства театр стал для меня миром мечты. Еще в первые
послевоенные годы я приходил в Детский театр, помещавшийся тогда на Большой Дмитровке, у
папы там ставились пьесы. Меня пускали в зал и за кулисы, я с восторгом смотрел спектакли,
но еще больший восторг вызывала возможность прикоснуться в бутафорском цехе к волнистому
мечу, с которым сражался герой-горбун в «Городе мастеров» Тамары Габбе. Никто из сидевших
в зале не держал этот меч в руках — я его держал! С этого времени чудо и счастье театра были
со мной…»
Народная площадная игра проникает едва ли не во все картины режиссера — то в
собственно комедийном, даже фарсовом повороте, то в трагедийном. Уже Дюйшен
Бейшеналиева балансирует на грани буффа, когда пытается убедить жителей аила в своей
«правде». Не случайно его появление то и дело сопровождается смехом.
Смеховое преображение мира проникло и в «Историю Аси-хромоножки». «Тащило
куда-то. В странный мир сюрреалистической сказки», — признавался режиссер. Он шел вслед
за приемами шагаловской живописи, в которой видел «народный лубочный сюрреализм». «Мне
этот жанр казался очень интересным, особенно если этот лубочный сюрреализм переплетался с
хроникальным материалом…»
Ему давно близок метод «самого театрального», на его взгляд, художника — Федерико
Феллини. Он убежден, что у Феллини аттракцион, площадное действо — формы, присущие
раннему кинематографу, — стали инструментом постижения человеческой души. Феллини —
абсолютно цирковой режиссер, говорящий о самых не цирковых вещах. При этом итальянский
маэстро смотрит на людей, прощая им все пороки. Он смотрит на них всепрощающим,
шекспировским взором: «Увы, не осуждаю вас. Вы — люди». Он видит бренность мира.
Понимает конечность человеческой жизни. Он сострадает человеческой беззащитности,
оставаясь при этом художником-провидцем. Этический пафос итальянского коллеги русский
режиссер считает для себя образцом. Особенно всепрощающую человечность Феллини.
Финал «Истории Аси Клячиной», признается Андрей, был «подсказан» фильмом «Восемь
с половиной». Сама жизнь, в феллиниевском духе, как бы пошла режиссеру навстречу.
Неподалеку от села Безводного, где происходили съемки, на Волге, была цыганская деревня.
Цыгане и подтолкнули к финальному празднику. К нему стал двигаться весь сюжет картины. В
Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»
185
том же духе создавался и заключительный эпизод «Сибириады».
«Карнавальный финал, — поясняет режиссер, — где смех сквозь слезы и слезы сквозь
улыбку. Именно Феллини со своим феноменальным прозрением, с этим выплеском карнавала
дал толчок рождению двух финалов. В «Сибириаде» — восставшие из могилы мертвые,