Андрей Кончаловский. Никто не знает...

колхозники, вооружившись портретами членов бывшего Политбюро, классиков

марксизма-ленинизма, красными полотнищами лозунгов, под предводительством Клячиной

идут ко двору

Чиркунова с коллективным протестом. А тот… выставляет демонстрантам несколько

ящиков водки. И торжественно-пародийное шествие оборачивается обильным коллективным

возлиянием, как в достопамятные советские времена. Снова — праздник! Нескончаемый

горьковатый праздник социальной индифферентности и безответственности.

К окончанию картины сельская большевичка Ася Клячина все же преодолевает свои

коллективистские представления, когда оказывается вышибленной из колхозной общины за

попытку жить своей, частной жизнью. Она восходит к естественной премудрости, которой

делится с нами уже не собственно героиня, а посерьезневшая клоунесса Инна Чурикова — из

промерзших пространств средней России.

Безответно влюбленный в Асю Александр Чиркунов, в свою очередь, сбрасывает с себя

карнавальные одежды постсоветского «бизнесмена» и с азартом дурака-юродивого сжигает

декорацию предпринимательского благополучия. А затем, из простодушной любви и

сострадания, вновь устраивает праздник единородцам и таким образом в очередной раз

совершает ритуал любовного исповедания перед Асей.

Обозначена в фильме и утопия вечно живой, но несбыточной мечты русского человека о

космической «халяве». Надежда на чудо, терпеливая вера в него — в чудо нечаянного богатства

и счастья. На какой-то миг эта надежда согреет и Асю, когда та найдет злосчастное яйцо. Но

незадолго до этого обнаружится трезвая реальность бытия. В сараюшке своем Ася обретает

вначале не чудо, а… дыру. Исчезла задняя стенка строения. Кто-то спер… И зрителю

открывается беспредельность заснеженной страны — пространство, молчаливо вопрошающее.

Холодный, необустроенный простор. Он и есть пространство насущного освоения. Чуда

нет. Точнее, миф о российском колхозно-коммунистическом чуде исчерпан. Ни курица-тотем

чудо-яиц не несет; ни Эрмитаж их не содержит; ни бандиты настоящей цены (чудных или

дурных денег) не дадут.

Смеховое расширение пространств — ключевой сюжетный ход картины. Смех очищает

жизнь, убирает тесноту социальных перегородок. Асина небогатая семья с ветхим «обманным»

сортиром, «хоромы» деревенского капиталиста Чиркунова, грязные фуфайки жителей села,

ряженые гангстеры цыганистого вида, в том числе и фактические строения Безводного с

символической лестницей, по которой восходят и нисходят герои, — все это, как стенка ветхого

сарая Клячиной или седалище убогого сортира, куда ныряет «халявная» выручка Асиного сына,

опадает, рушится, открывая реальность неосвоенной жизни.

По признанию Кончаловского, «Курочка Ряба» — один из его самых раскрепощенных в

исполнении фильмов, где он «не боялся ничего, как однажды это уже было — в «Асе

Клячиной». «Как режиссер здесь я был, как никогда, свободен. Во всей стилистике…

Стилистика здесь была свободна и бесформенна, тем мне и дорога. Я, что называется, гулял по

буфету. Не боялся в середине картины вставить вдруг нереальный фантасмагорический кусок,

где курица становится гигантской и объясняет Асе, что ее, как и всех в деревне, зависть заела…

«Курочка Ряба»— классика. Я серьезно. Ведь есть же у меня картины, которые причисляют к

классике. А я причисляю эту. Знаю, что она не постареет. В ней нет стиля. Есть свобода и есть

человеческие характеры. Есть интенсивность чувства…»

Важно и другое — в этом фильме, как и в прочих лентах режиссера, в том числе и в

давней «Асе Клячиной», сильна волна сентиментального сочувствия героям, жалости к ним,

жалости, которая в конце XX — начале XXI века стала весьма дефицитной и в жизни, и на

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

209

экране.

2

«…Вовремя человека пожалеть… хорошо бывает!» — сказал как-то странник Лука, герой

пьесы Максима Горького «На дне». Фильм Кончаловского «Дом дураков» берет прежде всего

жалостью…

Жалко всех. Беспомощно скандальных, трогательно смешных, несчастных «психов»,

поселившихся «где-то на границе с Ингушетией».

Жалко командира «бандитского подразделения» и всех его боевиков.

Жалко капитана с БТР, бывшего (по Афгану) однополчанина полевого командира.

Жалко лысого, но в шляпе, «красивого чеченца» Ахмеда, карнавального жениха главной

героини — Жанны Тимофеевой…

Жанна — юная пациентка психбольницы, уже, кажется, выздоравливающая. Точнее, не

так: она как бы естественно здесь прописана со дня основания. Тут она на своем, судьбой

определенном месте. Во всяком случае, ей под силу удерживать некоторое душевное равновесие

коллектива больных в нелегких условиях подступившей к психлечебнице войны. Но и ее —

жалко.