Андрей Кончаловский. Никто не знает...

вытекает из реплики представителя «мятежного рода» Пушкиных боярина Афанасия Пушкина.

В этой реплике сам гениальный создатель трагедии, похоже, высказал свое отношение к

природе отечественной власти.

…Он правит нами,

Как царь Иван (не к ночи будь помянут)…

… А легче ли народу?

Спроси его. Попробуй самозванец

Им посулить старинный Юрьев день,

Так и пойдет потеха…

И «потеха» действительно начинается. Только что мы видели народ, потрясенный словами

Юродивого, отказывающегося молиться за «царя Ирода»: «Богородица не велит!», — народ,

павший ниц. И тут же — в сцене восстания под Кромами — тот же народ, подстрекаемый

бродягами-чернецами Варлаамом и Мисаилом, грабит господ и проливает боярскую кровь, а

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

205

затем приветствует появление Самозванца. Это та самая «бессмысленная чернь», которая, по

словам «лукавого царедворца» Шуйского, «изменчива, мятежна, суеверна, легко пустой надежде

предана, мгновенному внушению послушна, для истины глуха и равнодушна, а баснями

питается она».

Таков образ народной толпы в развитии сюжета спектакля.

После «бессмысленного и беспощадного русского бунта» следуют сцены совета боярской

Думы и смерти Бориса, душевно и телесно обессиленного муками совести. Сцена замечательна

пафосом нравственного приговора власти, прозвучавшего из души совестливого царя-убийцы.

Характерна она и явной безысходностью перед непреодолимой безнравственностью власти.

Произнеся свои последние предсмертные слова, Годунов падает бездыханный. Над его телом

склоняется сын. И тут мы видим, как «лукавый царедворец» Шуйский и думный дьяк

Щелкалов, крадучись, подбираются к телу Бориса, еще не веря в его кончину. А

удостоверившись, хватают царевича Феодора, законного претендента на трон, и уволакивают

его.

Фактически повторяется финал спектакля по «Королю Лиру». Дальнейшая судьба

мальчика, как и прозревшего юного Эдгара, становится очевидной. Финал и того и другого

спектаклей Кончаловского — духовнонравственный тупик, в котором оказываются и этот народ,

и эти плоть от плоти его властители. Дальнейшее — всеобщее молчание.

Глава третья «Это наш дом»

…Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной

сферы существования, ни для чего не выработано хороших привычек, ни

для чего нет правил; нет даже домашнего очага; нет ничего, что

привязывало бы, что пробуждало бы в нас симпатию или любовь, ничего

прочного, ничего постоянного; все протекает, все уходит, не оставляя

следа ни вне, ни внутри нас. В своих домах мы как будто на постое, в

семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками…

П.Я. Чаадаев. Философические письма. Письмо первое

Это не психушка. Это наш дом. Мы здесь живем и всегда будем

жить.

Из фильма А. Кончаловского «Дом дураков»

1

Итак, в 1994 году Кончаловский вернулся к своим зрителям, к своим соотечественникам.

Начался зрелый, «синтетический» период его творчества, отмеченный в начале появлением

«Ближнего круга». И вот он снял «Курочку Рябу» как продолжение темы «иванизма», но в

новых условиях.

Как ведут себя Дети Державы, влюбленные в вождя и советскую власть и счастливые этой

любовью, когда сама держава исчезает, оставляя их абсолютными сиротами?

Вначале возник замысел фильма о зависти… В это время Кончаловский работал над

сценарием экранизации романа Андре Мальро «Королевский путь». Пока продюсер искал

деньги, у Кончаловского, по его словам, образовалось «окно». Шел 1991 год. Режиссер

договорился с

Ю. Клепиковым о продолжении истории Аси Клячиной. Однако тот через полгода

признался, что у него ничего не выходит. В конце концов соавтором Кончаловского стал

известный кинодраматург Виктор Мережко.

Режиссер думал сделать фильм о Курочке Рябе как сказку-лубок, притчу о золотом яичке.

А потом решил поместить эту историю в уже знакомую ему среду — в ту самую, где снималась

«Ася-хромоножка». Неожиданным показался режиссеру отказ Ии Саввиной сниматься в

продолжении «Истории Аси Клячиной». Актриса посчитала задуманный фильм