Андрей Кончаловский. Никто не знает...

«Странническому» тезису «Сибириады» Никита противопоставляет антитезис и одновременно

синтез мифа нерушимой Обломовки.

Обломовка, по характеристике Юрия Лощица, — мир принципиального, возведенного в

абсолют безделия. Единственный освященный традицией вид труда — изготовление и поедание

пищи. Апофеоз насыщения — вкушение громадного пирога. Обломовское существование —

обломок некогда полноценной и всеохватной жизни. Это обломок Эдема. Здешним обитателям

обломилось доедать археологический обломок, кусок громадного когда-то пирога. А пирог в

народном мировоззрении — один из наглядных символов счастливой, изобильной, благодатной

жизни. В этом контексте Штольц — своеобразный Кощей. А может быть, и Мефистофель, за

которым стоит страшный «железный век».

Или, как толкует все тот же Лощиц, век «промышленный, столкнувшийся в

миропонимании и книге Гончарова с неповоротливой Емелиной печью».

Наблюдая завидную активность Никиты Михалкова, его трудно сопрячь с Обломовым. Но

идеология гончаровского героя как некий горизонт утопических надежд ему близка.

«Обломовская» философия, в понимании Михалкова, — глубинная опора национального

менталитета. Она обеспечивает реальную жизнеустойчивость русского человека.

Кончаловский не отрицает «обломовское» происхождение национального мироощущения,

его крестьянскую основу. Но, в отличие от брата, с этой философией спорит, видя в ней явный

тормоз в развитии нации.

Очередное испытание «обломовской» философии произошло в михалковской «Родне»

(1982). Героиня фильма Мария Коновалова выезжает из Елани. Название села вряд ли случайно

перекликается с родиной героев «Сибириады». Однако в фильме Михалкова зритель не увидит

деревни, потому что она — «обломовский сон». Пространства родины, по которым странствует

Мария, — пространства, образно говоря, оставшиеся после финального пожара «Сибириады».

По Михалкову, родню от этого «пожара» спасет только корневое национальное единство —

образ, проступающий из глубины сюжета. «Родня» завершается сценой «народного единения»,

по определению критика В. Демина. Нетрудно разглядеть, что это — едва не цитата из

«Аси-хромоножки», а вслед за нею — и из «Сибириады». Однако цитата со знаком, обратным

тому, что видим у Кончаловского.

Если сюжет картин Кончаловского — пока еще путь в неизведанное, то фильмы

Михалкова замыкаются в пределах знакомого родного круга. Нерушимость «круга» («обла»)

утверждается и в последующих его работах. Символически это выглядит как соборное поедание

«обломовского пирога» — ив «Очах черных» (1986), и в «Сибирском цирюльнике» (1998).

Премьера «Сибирского цирюльника», самого дорогого (на момент его выхода)

российского фильма, состоялась в феврале 1999 года в Кремлевском Дворце съездов.

Если учесть предшествующий этому прокат картины по России в конце 1998 года и состав

публики (в числе которой были представители всех политических партий России, включая

экс-президента страны Горбачева), то это соборное мероприятие действительно напоминало

общенациональное поедание «обломовского пирога».

Никита Михалков создавал не просто художественное высказывание на волнующую его

тему, а скорее выступал в качестве демиурга утопической современной Обломовки, модели

монолитного русского бытия, объединяющего славянский миф с современными

представлениями художника о единстве нации. Ответ режиссера многочисленным критикам

прозвучал в следующем высказывании, которое ясно обозначило его твердую

нравственно-эстетическую позицию, мало изменившуюся и в следующее десятилетие:

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

75

«…Да, я патриот, но не националист. Когда я говорю, что люблю свою страну, то это

означает, что принимаю ее такой, какая она есть. Да, я предпочел бы видеть Россию красивой,

стройной и в ясном уме, но если этого нет, буду любить хромую, косую и пьяную. Настоящий

патриот должен обладать развитым чувством собственного достоинства и верой в будущее

страны… Русская национальная идея невозможна без духовности, обращения к народным

традициям. Это трудно понять нашим западникам, прорвавшимся к власти. Американцы

гордятся лучшим, а мы умеем любить даже худшее, что в нас есть…»

Кончаловский вряд ли готов принять свою страну «такой, какая она есть», «любить

хромую, косую и пьяную». Признавая факт существования «хромой, косой и пьяной» страны,

мириться с этим ее состоянием не хочет, а ищет, как может, пути к ее изменению. Он

подчеркивает, что любит Россию, но не такой любовью, о которой говорят люди, публично

провозглашающие себя патриотами. Их любовь, как образно выражается художник, — незрелая