Андрей Миронов и Я

– Но он же не пойдет за хлебом! – практически рассуждает Марья. – Таня, я не знаю, что делать с памятником?

– Все, что угодно, – отвечаю я, – но главное – там должен быть крест, как положено. Это символ вечной жизни. Мария Владимировна! Мне приснился сон: бежит Андрюша ко мне навстречу с букетом желтых цветов, такой радостный, и позвонили из министерства, сказали что купили сказку!

– А мне он не снится, – говорит она мрачно. – Наверное, я мать плохая.

Лето 1989 года. Наконец-то у меня собственность – покосившаяся избушка за 200 рублей в деревне Сергееве рядом со Щелыковом. Народ там не московский, не стертый, все пьют самопляс, потом всю ночь обнимаются с деревьями, а в 6 утра стук в мое окно: «Николаевна, опохмели, дай полечиться». Говорят все на «о» – забавно, образно. Становлюсь фермером – копаю грядки, сажаю, и какой же восторг и счастье, когда из земли ползут маленькие зеленые листочки.

25 августа 1989 год – открытие сезона в театре. Пусто, чуждо, безрадостно. Пошли с Субтильной на Ваганьковское кладбище – уже стоит памятник. В середине – пробитый вдоль всей мраморной плиты воздушный крест. Внизу, поперек креста, – две бронзовые розы.

4 сентября вся труппа собралась в большом зале – накрыт длинный стол, на нем огромный торт, разные яства, напитки. Поодаль стоит кресло, обитое серым шелком, из «Фигаро», к которому почти на руках (он уже не может ходить) выносят Чека. Ему 80 лет. Юбилей. Играет оркестр. От него уже издалека веет смесью запаха тлена с земляничным мылом. Он сидит, как мартышка, в кресле, на котором сидел Андрей в спектакле «Фигаро». Очень символично. Начинает:

– Я, я, я, я, я, я… уже больше тридцати лет возглавляю этот театр… Каких я набрал хорошеньких женщин! Хи-и-хи-хи-хи. И всех оценил Шармёр! Хи-хи-хи-хи-хи..

Ни одного слова ни об Андрее, ни о Толе Папанове. Всплывает в памяти 16 августа 1987 года. Одна артистка постучала в номер к Чеку и сообщила: «Андрея не стало…» Зеленоглазая Зина всплеснула руками:

– Есть же бог на свете!

И у меня созревает решение: я не могу находиться здесь, когда Андрюшу постоянно оскорбляют после смерти. 2 октября я поднялась на четвертый этаж, написала заявление об уходе, передала секретарю, даже не зайдя к директору, спустилась в буфет – выпила чашку кофе, посмеялась со всеми и спустилась в раздевалку.

– Таня, – окликнула меня дежурная. – Вам пакет, из издательства «Искусство».

Я открыла пакет – там верстка статьи об Андрее. Схватила пакет, прижала к груди и вылетела из театра.

Через 20 дней я ехала за трудовой книжкой. На эскалаторе станции площади Маяковского меня стало рвать. Еле добежала до подворотни. Непросто дался мне этот 21-й год в театре.

В ночь на 14 февраля на улице Горького горит наш дом – Дом актера, горит наша жизнь, наша молодость, наше счастье.

Мария Владимировна Миронова уже играет в театре Табакова, и ни одна газета не обходится без ее интервью. Я у нее дома. Происходит диалог с корреспондентом:

Он.Нам нужен Дом актера!

Она.Конечно!

Он.А где?

Она.Замечательное здание есть, где раньше находился Английский клуб, потом музей подарков Сталина, а теперь…

Он.Музей революции. Там ведь музей революции.

Она.А зачем нам отдельное здание? У нас вся страна – музей революции!

Корреспондент уходит. Мария Владимировна по обычаю впадает в трагедию:

– Я одинока! Я сына потеряла! Вам этого не понять! У меня нет перспективы!

– Я такой чайник видела! – с трудом просовываясь в паузу, говорю я.

– Какой? – спрашивает она с конкретным любопытством, мгновенно сбросив свою тему и пафос трагедии.

– Большой заварной чайник, огромный, завод ЛФЗ – вы знаете, с двумя медальонами.

– Какими? – как в КГБ, допрашивает она меня.

– В одном медальоне – Петр I и в другом. Вы же любите и чайники, и Петра.

– Купите! – требовательно говорит она мне. – Вот вам деньги.

Я с облегчением вздыхаю, потому что чайником отвела ураган страстей, под которыми мы погибли бы вместе. И так всегда. Я изучила ее взрывчатый характер и на взрывы всегда имела комплект хозяйственно-бытовых предметов, которые сразу гипнотизировали ее мощную натуру. Это были сковородки и кастрюли, необыкновенные и сказочные клеенки, ковровые тапочки, велюровые халаты, немецкие часики с прыгающей девочкой на них, колготки «Леванте», перчатки, чайник со свистком.

Сели пить чай. Кладу в чашку заварку. Она следит за моей рукой неодобрительным взглядом. Я наливаю кипяток и кладу сахар – кусочками. Взгляд становится злым и осуждающим. Я поднимаю голову и выразительно смотрю на нее.

– Да! – отвечает она. – Я жадная!

– Ничего, – говорю я. – Вам на том свете два куска сахара и ложка чая зачтутся!

– А того света нет!

– Есть! – говорю я.

– Нет!

– Есть!

– Оттуда еще никто не возвращался! – кидает она мне в лицо доказательство.

– Вы рассуждаете как последний совок! – говорю я. – А Иисус Христос? Его Воскресение? Если вы в это не верите, вы совок.

– А я в детстве в храме Христа Спасителя причащалась, а вы нет! И я наизусть знаю символ веры, а вы нет!

Сцена кончается.