Андрей Платонов, Георгий Иванов и другие…

А русский классик, измученный падучей, всё норовит оставить. Тоже по результату не оставляет… ну, а как тут быть, если: «Час тому назад повесился Смердяков, – ответил со двора Алеша…». Классик бы, может быть, по-зосимовски и подарил надежду преступнику, да вот только Лёша со двора… А русский же классик, хоть и всечеловек и доброхот, но реалист же он, он же правдолюбец. Вот и пришлось по-библейски отказать преступнику в надежде. Мучился, видимо, классик ужасающе, чувствуя себя натуральным жидовином.

Борис Хазанов:

Мы знаем, что ветхозаветная литература стала питательной почвой его творчества. Можно предположить, что чтение Библии повлияло на становление его личности.

Горенштейн был трудным человеком. Если я осмеливаюсь говорить о нём, то потому, что принадлежал, как мне казалось, к сравнительно немногим людям, с которыми Фридрих умудрился не испортить отношений. Я горжусь тем, что имел честь быть одним из его первых издателей (до того, как роман «Псалом» впервые в России был опубликован в «Октябре», он вышел небольшим тиражом в Мюнхене) и, кажется, первым написал о нём.

Вот за это спасибо Борису Хазанову.

Наше искреннее…

А также и уважение! Хотя вот я осмеливаюсь говорить о Горенштейне, совершенно даже и не зная его, не будучи ни знаком, ни представлен… хотя в те же годы сидел за своим рабочим столом. Он сидел в Берлине, а я сидел во Франкфурте-на-Майне. Но не это даёт мне смелость… нет! Преклонение перед гением даёт смелость.

Борис Хазанов:

Горенштейн слыл мизантропом, в своей публицистике никого не щадил, был уверен, что окружён недоброжелателями. Но трудно найти в современной русской литературе писателя, который выразил бы с такой пронзительной силой боль униженных и оскорблённых. Прочитав «Искупление» и «Псалом», иные сочли автора злопыхателем-отщепенцем, ненавидящим родину. Между тем именно о Горенштейне можно было сказать словами Пушкина: «Одну Россию в мире видя…» Эту Россию он поднял на такую высоту, до которой не смогли дотянуться профессиональные патриоты.

Ой, вот тут у Бориса Хазанова противоречиво вышло. Не могу смолчать при всем даже уважении к нему, к Борису Хазанову! «…был уверен, что окружен недоброжелателями». Так, а он и был окружен! И не мог не быть. Ещё бы! Какие уж тут доброжелатели, если ты, вернувшись в свой родной огород (Горенштейн посетил Москву в 1991 году, спустя 16 лет после эмиграции), который уже давно не твой и не родной, объявляешь: «Шестидесятые – фальшивый ренессанс. Они же люди были все фальшивые. “Распалась связь времен”… В тридцатые годы кончилась культура». Это Горенштейн сказал о людях, с которыми «кучковался», фрондировал, печатался вместе, даже «фоткался». А теперь, вдруг, такое!.. Да ещё и принца датского цитирует. Ты ж смотри на него! Приехал и Шекспиром тут размахивает. Это у него, у Фридриха Горенштейна, распалась связь времён, а у них нет. Это он со своей библейской высоты видел фальшь и конец культуры. А шестидесятники – нет. У них всё – класс, ничего у них не распалось… никакого конца культуры не видно. Они плавно втекли из фальшивой оттепели в настоящий застой, обросли авторитетностью, изданиями, яркими цветными пиджаками и стильными шейными платками, стали метрами, стали искать (и многие нашли) пути на Запад.

Все ли они – шестидесятники – были фальшивые? Наверно, не все. Просто Горенштейн был злой, а взгляд у него был беспощадный… библейский взгляд. Ждать от него смягчающей «справедливости» было бы наивно. Его роман «Псалом» начинается с таких слов: «Да, шумно и суетливо на земле. Но чем выше к небу, тем все более стихает шум, и чем ближе к Господу, тем менее жалко людей». Это не была литературная поза, это было откровенное занятие позиции. С этой позиции не будет жалости к людям, к народам, к своим и чужим. Просто потому что нет своих. Так что, недоброжелателей у Горенштейна было больше, чем затронутые им авторитеты с неприятной шестеркой в определении. Горенштейн хлестнул по России, по русскости. Прав Борис Хазанов, он одну Россию в мире видел. Во всяком случае, так пристально, как он вглядывался в Россию и в русского человека, он не вглядывался больше никуда. Но видеть одну Россию – это, как оказывается, не всегда достоинство в глазах соотечественников. Я тоже одну Россию вижу, но опасаюсь, что и меня в мизантропы-ненавистники запишут.