Андрей Соболь: творческая биография

Однако до настоящего времени непосредственно посвящена творчеству А. Соболя лишь одна работа литературоведческого характера — статья С. Шершер «Поэтика отчаяния»³⁸. Статья представляет собой своеобразный опыт прочтения повести А. Соболя «Салон-вагон», однако автору удается не только выявить некоторые особенности соболевской поэтики, проявившиеся в данном конкретном произведении, но и уловить основные моменты специфики личности и творческой индивидуальности писателя, тем самым выделив его из общей писательской массы начала ХХ века.

Прежде всего С. Шершер обращает внимание на то, что биография А. Соболя — «это не просто типичная биография российского человека начала ХХ века, а ее сгусток, ее супервариант»³⁹. Он настолько герой своего времени, что не ищет другого для своих произведений и пишет образ современника с себя, попадая в десятку. Но постоянное стремление «подделать себя под эпоху», «быть как все, быть со всеми» при том, что «ближе был ему отдельный человек со всеми его переживаниями»⁴⁰, явилось причиной трагической раздвоенности писателя, ставшей знаком его личной и творческой судьбы.

По мнению С. Шершер, А. Соболь находит для описания своего раздвоенного, раздробленного мира наиболее адекватный образ — зеркало, которое подсказывает и метод: «оно начинает дробить — или по меньшей мере двоить — все, что попадается на его пути: от раз-двоения отраженного в нем персонажа — до у-двоения слов, предметов или явлений»⁴¹. Исходя из этого, автор статьи выявляет основной стилевой прием А. Соболя — повтор: от повтора отдельных слов («еле-еле», «дробно-дробно», «летит-летит» и т. д.) до повтора фраз («строгими мерами как…»), от повторяющихся из произведения в произведение образов героев до «многочисленных близнецов фактически одной повести»⁴². И все эти повторы в конечном итоге рождают неповторимый ритм прозы писателя. Неповторимый даже при том, что в двадцатые годы ритмическая проза стала общим местом. Причина этого в том, что для Соболя ритм его прозы — не «шум времени», не отзвук внешнего мира, а «малый след, осколок, выброс той внутренней музыки, постоянно звучащей, дрожащей, дребезжащей в нем»⁴³. С. Шершер считает ритмическую прозу А. Соболя не данью литературной моде своего времени, но естественной и единственно возможной для него формой письма: «Если что и подделывал Соболь, то не наличие ритма, а его отсутствие»⁴⁴.

Бешеный ритм «маленького человеческого сердца» (А. Соболь) рвался из него: «Очень рано — практически с детства — почувствовал Соболь в себе огромный напор разрушительных сил. И чем сильнее был этот внутренний напор, тем яростнее пытался противопоставить ему жизнь внешнюю, тем ожесточеннее погружал он себя в самую гущу — в страшную гущу! — этой внешней жизни. Никогда, видимо, не боялся ничего — только себя: внутри у него всегда было страшнее, чем снаружи»⁴⁵.

В итоге автор статьи приходит к выводу о том, что проза Соболя воплощает в себе «структуру отчаяния», отдавшись которому он в жизни дошел до самоубийства, а «в литературе — до прозрений и замечательной прозы»⁴⁶. Таким образом, в данной статье намечены основные координаты художественного мира А. Соболя и выявлено возможное направление дальнейшего исследования творчества писателя.