Андрей Столяров

Ефим с тихим восторгом исследовал кратеры, моря и горы Луны, наблюдал громадные, длиной в тысячи километров пылевые бури на Марсе, изучал Большое красное пятно в атмосфере Юпитера, восхищался необыкновенной гармонией системы колец Сатурна… Ну и, конечно, — глубокий, глубокий космос, здесь одни лишь названия окунали его в легкий озноб: галак­тические стены, протянутые через всю Вселенную, галактичес­кие войды (громадные, беззвездные океаны), галактические ту­манности, великий аттрактор… Звучало как песня на неведомом языке… Дух захватывало, в какие дали он проникал... Уже от корки до корки была прочитана книга Карла Сагана, и теперь Ефим знал, что в древности люди называли планеты в честь верховных богов. Одна из них, яркая, медленно движущаяся по небу, получила у вавилонян имя Мар­дук, у норвежцев — Один, у римлян — Юпитер, у греков — Зевс. Бледную быструю планету, ни­когда не удалявшуюся от Солнца, римляне на­звали Меркурием, самую сверкающую — Венерой в честь богини красоты и любви. Кроваво-красная планета име­новалась Марсом, богом войны, а самый медленный в этой плеяде получил имя в честь бога времени — величественный Сатурн. Боги пребывали на небе и управляли оттуда жизнью людей. Всего древнему человечест­ву известны были лишь семь планет, в число которых включали и дневное Солнце, и ночную Луну. Семь планет, семь верховных богов, семь дней недели, семь священных миров. Число «семь» стало обретать мистические коннотации. Считалось, что сущест­вует семь сфер небес, в центре которых — Земля, творение мира продолжалось тоже семь дней (с учетом воскресенья, когда бог отдыхал), в человеческой голове — семь отверстий, есть семь доб­родетелей и, соответственно, семь смертных грехов, жизнь ис­кажают семь злобных демонов, в греческом алфавите семь гласных букв (каждой из них соответствует и свой собственный бог), есть семь Правителей судеб, семь Великих книг, семь Та­инств, семь Мудрецов, семь алхимических «тел» (золото, сереб­ро, железо, ртуть, свинец, олово, медь), полагали также, что седьмой сын седьмого сына обладает сверхъестественными спо­собностями. В Апокалипсисе семь печатей снимаются со свитка, «написанного внутри и отвне», семь ангелов поочередно трубят в семь труб, наполняются гневом божьим и проливаются на землю семь чаш.

Ни на какие выдающиеся открытия он, разумеется, не рассчитывал. Человечество смотрело на небо уже тысячи лет. Казалось бы, что может добавить к этому астроном-любитель из провинциального городка? Но мерцал внутри слабенький огонек: бывают, бывают в жизни разные чудеса. Вот, например, Юдзи Хякутакэ, тоже любитель, открыл две кометы, на­званные его именем; одна из них, между прочим, прошла в не­по­средственной близости от Земли. Или Роберт Эванс, ни много ни мало — кинопродюсер, открыл визуально, то есть через на­блю­дение в телескоп, сорок две вспышки сверхновых звезд. А Камил Горнох, тоже любитель, открыл аналогичные вспышки, но — уже вне пределов Галактики. А как повезло Кэролайн Мур: открыла и зафиксировала сверхновую, когда ей (Кэролайн) было четырнадцать лет. Или вот Лесли Пелтье, простой фермер, клубнику выращивал, даже высшего образования не получил, но обнаружил и официально зарегистрировал аж целых двенадцать комет.

Чем он, Ефим, хуже них?

Главный стимул все-таки заключался в ином. В на­шей Галактике действительно четыреста миллиардов звезд. Не­ужели ни у одной из них так и не смогла зародиться жизнь? Труд­но было в это поверить. Ефим уже был знаком со знаменитым «принципом заурядности»: Вселенная является однородной и изотропной, Солнечная система — не исключение среди других звездных систем, значит должны существовать целые сонмы пла­нет, подобных Зем­ле, и на многих из них вполне могли воз­никнуть высокоразвитые цивилизации. Тогда где они? — как тем­пераментно воскликнул однажды Энрико Ферми. Почему мы не видим и не слышим их?.. Действительно, почему? Ведь уже с се­редины прошлого века началось систематическое радиопрослу­шивание Вселенной, а также поиск того, что можно было бы интерпретировать как разумный сигнал. И — нигде, ничего. Несколько быстротечных сенсаций лопнули, как пузыри. Ефим этого не понимал. Великое молчание космоса он рассматривал как вызов лично себе. Иногда среди ночи он откидывался от телескопа и, давая отдых глазам, смотрел из ротонды на Бельск, погруженный в невнятные сны, на равнину за ним, на расплывчатые тени холмов, на выгнутый, как в средневековых гравюрах, звездный купол небес, и его охватывало что-то вроде отчаяния.

Неужели мы в самом деле одни?

Нет-нет, этого просто не может быть…

Жители Бельска тем временем относились к увлечению мэра спокойно. Между собой называли его «наш звездочет». Рассуждали здраво: главное, чтоб звездолеты не стал строить за счет городского бюджета, а так — ради бога, пожалуйста, какой от этого вред?