Андрей Столяров

Подумав несколько дней, я дал согласие. И на решение мое повлияло вовсе не то, что меня сочли «яркой медийной фигурой», хотя именно в последние годы, после неожиданного успеха моей книги «Власть как источник угроз», меня стали пригла­шать на различные телешоу, а чисто исследовательские, можно ска­зать, научные соображе­ния: одно дело писать о природе вла­сти, наблюдая ее как бы со стороны, и совсем другое — увидеть ту же самую власть изнутри, посмотреть на ее шестеренки, пружинки, штифтики, на ее анкеры, на ее скрытые передаточные ремни. Я мог приобрести уникальный опыт, которым не следовало пре­не­бре­гать. Пример Платона, дважды изгнанного из Сиракуз, казал­ся мне историческим артефактом. Мы ведь жи­вем совсем в иную эпоху. Современная власть, пусть мучительно, пусть скрипя зу­ба­ми, но научилась в конце концов ценить профессиональный ин­тел­лектуа­лизм, свидетельством чему явля­ются судьбы и Джор­джа Кен­на­на, ар­хитектора холодной войны, и Збигнева Бжезин­ского, и Генри Кис­синджера. К тому же в науке отрицательный резуль­тат часто не менее значим, чем положительный. Резуль­тат — это всегда результат, не так ли? В общем, в конце сентября, призна­юсь, в несколько приподня­том настроении, я в сопровождении Гленна Осковица вступил в Белый дом, и в тот же день прези­дент в Овальном кабинете пожал мне руку, приветствуя нового члена своей команды.

Скажу сразу, ничего хорошего из этого моего эксперимента не получилось. Разумеется, я был далек от иллюзий, будто бы люди, находящиеся у власти, руководствуются в своей деятельности исключительно высокими идеалами — теми, которые воистину сделали нашу страну великой, идеалами равных возможностей, свободы и демократии. Люди есть люди, даже политики, и нередко личные интересы вы­тесняют из их сознания любой иде­ал. Повторяю, я это все, разумеется, понимал. Однако мне и в го­лову не приходило, что сами идеалы как таковые давно перестали играть в нашей политике хоть сколько-нибудь заметную роль, что это лишь стандартная упаковка, в которую облекается ныне любой политический жест, пышная демагогическая фата, призванная скрыть находящиеся внутри элементарную некомпетентность, жадность и эгоизм. К этому я был не готов и потому почти сразу же совершил грубый промах, поставивший на моей карьере советника жирный и безнадежный крест.

Промах мой заключался в следующем. Уже через два месяца, пользуясь своими предшествующими наработками, я предста­вил докладную записку, где прямо сказал, что, поддержав си­рийскую оппозицию, требующую свержения президента Башара Асада, мы совершили стратегическую ошибку. Во-первых, пре­зидент Асад был готов на определенные демократические ус­туп­ки и это могло послужить хорошей платформой для перего­во­ров, то есть совершенно необязательно было развязывать граж­дан­скую войну в этой стране. Во-вторых, я подчеркнул, что нель­зя мгновенно утвердить демократические институты там, где исторически не существовало подобных традиций. Демократизация — это не акт, а процесс, для инсталляции демократии тре­буется смена нескольких поколений. Традиционное сознание трансформируется очень медленно, и если силовым путем сверг­нуть в авторитарной стране «жесткий режим», то сборку соци­альной реальности тут же начнут осуществлять атавистические механизмы: этнический экстремизм, религиозный фанатизм, что мы и видим на примере Афганистана, Ирака и Ливии. И наконец я напомнил, хотя, конечно, это знали и без меня, что так на­зы­ваемая «сирийская оппозиция» вовсе не озабочена утвер­жде­нием в Сирии мира и гражданских свобод. Она озабочена только борь­бой за власть, а все высокие принципы являются для нее лишь прикрытием. К тому же по составу она сильно неодно­род­на и потому в случае победы ее мы можем получить известную «афганскую версию»: там, после свержения просоветского ре­жима Наджи­буллы, лидеры оппозиции тут же начали ожесто­ченно сражаться между собой, в результате чего к власти в стране пришел «Талибан». Стоит ли опять наступать на те же грабли? — вопрошал я.