Андрей Столяров

Конечно, особо расслабляться мне не давали. Уже в четверть десятого появлялась Сара, ночная сестра, как раз в это время заступавшая на дежурство, и начинался новый спектакль в трех частях. Она меряла мне температуру, давление, слушала сердце, проверяла реакцию глаз, выстукивала молоточком, рукоятью его чертила по коже и аккуратными строчками записывала показания в рабочий жур­нал. Зачем это было нужно, я совершенно не понимал, но возра­жать смысла не видел. И вообще: рискованно было возражать Саре. Это была могучая негритянка, на целых полго­ловы выше меня, где-то раза в полтора шире в плечах. Тут серь­езно по­думаешь, прежде чем возражать. Однако олимпийские габариты Сары име­ли и позитивный эф­фект: у нее из халата выпирала такая крепкая грудь, а сзади, особенно когда она на­кло­нялась — такие мощные ягодицы, что я, несмотря на полную свою обес­силен­ность, вновь начинал чув­ствовать себя челове­ком. Разуме­ется, ничего такого в наших отношениях не было. Обращаясь ко мне, Сара обязательно до­бавляла «сэр», но в этой подчеркнутой веж­ливости проскальзы­вала и нотка презре­ния. Наверное, из-за худосочности моего те­лосложения, которое с комплекцией Сары даже сравнить было нельзя. Я парировал ее показным сми­рением, отвечая: «Слуша­юсь, мэм! Будет исполнено, мэм!» Сара, как и положено квалифицированной медсестре, мою иронию полностью игнорировала.

Далее я до утра был предоставлен самому себе. Впрочем, две видеокамеры, закрепленные по углам, напоминали, что мое одиночество весьма относительно. Сна, как назло, в эти дни у меня практически не было — было некое скарлатинозное забытье, в котором невозможно было отличить морок от яви. Склонялось ко мне костистое лицо доктора Менгеле, в руках он держал полуметровый стеклянный шприц с явным намерением вонзить его в мою грудь. Я его отталкивал и кричал: «Отстаньте, доктор! Я не могу ни читать ваши мысли, ни управлять вашим созна­ни­ем, ни передвигать взглядом предметы, ни телепортироваться от­сюда!» Крик мой, как теннисный шарик отскакивал от стен бокса. «Кто знает, кто знает, дорогой Ватсон», — отвечал док­тор Менгеле и, передергивая щеками, страшновато подмигивал: «А вот мы сейчас это проверим». Игла шприца неотвратимо и больно входила мне в сердце… Или я вдруг оказывался на крыльце незнакомого дома. Сам дом виден не был, но я знал, что он дышит свежеоструганным древесным брусом у меня за спиной. Прохладой отсвечивает на земле тень от него. А со сту­пенек крыльца открывается прямо-таки волшебный, изысканно пас­торальный пейзаж: шел­кови­стый, громадный луг, полого спус­ка­ющийся к реке, ря­бью мелкой огранки посверкивает в ней вода из синего хру­сталя, плывут в небе ватные облака, а на другом бе­регу, будто сказочный град, сияет золотистая роща — кажется, что над ней стоит нимб теплого света. Но главное, что в этом сладком, очаровательном мороке была Дафна, вне поля зрения, но я все равно каким-то образом ощущал ее близость.

К тому времени я уже знал, что Дафна ушла на Терру. Она сделала это, пока я лежал в беспамятстве под стеклянным куполом саркофага. На экстрасенсорном канале ее царила мертвая тишина. А вслед за Дафной, как оказалось, ушла почти четверть наших экспертов. Они уходили и утром, и днем, и вечером, и среди ночи, и группами, и поодиночке, как бы соскальзывая в небытие, исчезая в звездных далях Галактики. Ушла Ай Динь, я больше никогда не услышу ее музыкального голоса, ушел Пла­мик Дончев, видимо прямо в своей дурацкой, пестрой рубашке, ушли Олле Крамер и Джионо Фраскатти, ушла даже Марина Тэн, кто те­перь будет вещать для нас на девяти языках? Неожиданно уш­ли несколько полицейских, ушло десятка полтора человек об­слу­живающего персонала, ушло целое подразделение немцев из международ­ного контингента: вокруг Павильона уже вы­строили блок­пост, но немцы про­давились через него, угрожая ору­жием.

Аналогичная картина наблюдалась сейчас и по всей Земле. Сотни тысяч, миллионы людей срывались с насиженных мест, бросали се­мьи, дома, работу, друзей, и на машинах, велосипедах, а то и пешком, будто лемминги к пропасти, двигались к расположению Станций. Ничто не могло их остановить: ни угро­зы властей, ни кор­доны полиции, ни срочно выставленные воин­ские оцепления. Даже в законопослушной Европе, вспыхивали яростные столкновения граждан с частями внут­ренних войск. А многие страны Азии и Африки, судя по новостям, вообще охвачены были какой-то макабрической жутью. Телевидение показывало бес­численные тела, ле­жащие вдоль дорог, и сидящих на них, как в апофеозе войны, тор­жествующих, мерзко-облезлых грифов. Да­леко не у всех тро­нувшихся в путь были визы, но «отказники» тем не менее требовали, чтобы их тоже взяли на Терру, они об­разовывали гро­мадные стихийные лагеря, и у многих нацио­нальных прави­тельств, помимо прочих проблем, те­перь болела голова еще об одной: как упорядочить человече­ский муравей­ник, который на­чинался уже за несколько километ­ров от мест расположения Станций.