Андрей Столяров

Мадам ван Брюгманс настаивала, что как гражданин планеты Земля, как человек, принадлежащий к суверенному виду хомо сапиенс, я просто обязан развеять все сомнения по данной теме, развеять их немедленно, окончательно и, по возможности, на­всегда. Короче, мне предлагалось пройти обследование на по­ли­графе, на «детекторе лжи» самой последней модели (такой полиграф готово было предоставить в наше распоряжение правительство США), а после того — беседу с примене­нием специаль­ных фармакологических средств, которые по-про­стому, в на­роде, име­ну­ются «таблетками прав­ды». Я, разумеется, катего­рически против этого возражал. И дело здесь заключалось не толь­ко в том, что я пока придерживал информацию о надвигающейся катастрофе, но и в том еще, что мне была отвратительна сама мысль, что меня выпотрошат как цыпленка. В жизненной из­нанке любого человека неизбежно накапливается грязь, и я вовсе не хотел предъявлять ее на всеобщее обозре­ние.

Спасал меня, как ни странно, сам бюрократический механизм «собеседования». Бюрократией, этим социальным феноме­ном, я заинтересовался еще несколько лет назад, рассматривая ее как внутреннюю формализацию власти, и уже тогда отчетливо понял, что никакие эмоции не могут на этот механизм по­влиять. Кричи не кричи, возмущайся не возмущайся, хоть удавись, хоть бейся об стену башкой, ему все равно, шесте­рен­ки его так и будут равнодушно отщелкивать один зубец за другим. Сила бюрократии в безликой механистичности, с которой она расчленяет мир, превращая его в набор схоластических правил, значит, и отве­чать ей следует такими же ме­ханистиче­скими, формальными средствами. Проско­чить между ше­стерен­ками можно, только двигаясь вместе с ними, по тем же осям, обращая эту механистичность против нее же самой. И потому никакого гнева или раздражения я на «со­беседованиях» не вы­казывал, ничего не требовал, даже голоса ни на йоту не повы­шал, напротив демонстрировал прямо-таки идиотическую готов­ность ответить честно, искренне и по­дробно на любой вопрос, который мне задавали, а при каждой попытке мадам ван Брюг­манс серьезно надавить на меня с таким же идиотическим упор­ством подавал официальный протест. И Андрон Лавенков, который, естественно, тоже был чле­ном ко­миссии, аналогичным скучным, казенным голосом немед­ленно добавлял, что он как представитель России этот протест под­держивает. Судя по всему, он такое мое поведение одобрял. В общем, мы втянулись в изматывающую пози­ционную битву, где ни одна из сторон не могла прорвать фронт противника. Результатом данного коло­вращения являлись лишь кипы бумаг, не содержащие в себе ни капли здравого смысла.

Замечу, что в этой битве у меня были определенные преимущества. За те две недели, которые я провел под Куполом, пресса сделала из меня подлинного героя: я буквально пожертвовал жизнью, чтобы спасти представителя арконской цивилизации и тем самым, как броско написал обозреватель одной из газет, «в критической ситуации отстоял честь Земли». Начался спонтанный медиатаксис. В интернет хлынуло жуткое количество моих фотографий, на многих из которых, честно скажу, я выглядел дурак дураком, одновременно забур­лил водопад всяческих интервью, где про меня говорили такое, от чего я вздрагивал, краснел, бледнел и вытирал хладный пот со лба. Анжела, напри­мер, поведала репортерам, что я «всегда был человеком, для которого на первом месте стоит долг перед своей страной, что я всегда сначала думал о других, а уж потом — о себе». Или один мой школьный приятель, которого я, кстати, вспомнить так и не смог, утверждал, что еще в те давние времена (в тре­тьем классе!.. кто помнит что-либо про свой третий класс?) — я вел себя как настоящий герой. И приводил в пример случай, когда я якобы спас котенка, которому какие-то дегенераты хотели отрезать хвост. Клянусь — полный бред!.. В общем, брызг и мыль­ной пены в прессе хватало. Замечу, что была от этого шу­ма и определенная польза: журналисты и блогеры хором требо­вали объяснений — где я сейчас пребываю и что со мной, дей­стви­тельно ли выросли у меня копыта и витые рога, и почему в та­ком случае меня скрывают от глаз общественности? Никакие об­текаемые объяснения пресс-цен­тра ДЕКОНа, что «проводится медицинское обследование и тща­тель­ное выяснение всех обсто­ятельств», их не удовлетворяли. Мадам ван Брюгманс (и тем, кто за ней стоял) не так просто было применить дисциплинарное принуждение к общепризнанному герою.

Я отчетливо помню эти тягостные августовские дни. Это медленное кафкианское сумасшествие, пропитывающее сознание. Первое время членов комиссии и меня разделяла сплошная стеклянная перегородка, общались мы через специальный коммуникатор, затем перегородку убрали, но она все равно как бы незримо осталась: вопрошающие голоса приходили ко мне словно с другой стороны бытия.