Андрогин…

Я сидел на диване в VIP зале и смотрел сквозь, зеркальное с той стороны стекло, на него. Я знал, что он – мужчина – и он, определяет себя, как гомосексуалист. Я смотрел на него и не видел в нем мужчину, хотя и женщину я тоже в нем не видел. Он был совершено асексуален. Он был чем-то не промежуточным, но другим. И даже, несмотря на то, что у него был член, а не влагалище и он осознавал себя как гомосексуальный мужчина, он не переставал быть чем-то совершенно иным. Мне хотелось, чтобы это иное было моим. Я невыносимо желал этого. Я смотрел за его передвижениями, как он, ходил по залу, подходя то к барной стойке, то к сцене. Он пил пиво и с кем-то здоровался. Ему явно было неуютно. Мне показалось, что, либо он кого-то ждет, или ищет, либо он что-то чувствует, нечто такое, природу происхождения чего-то в нем, что он не может объяснить. Я смотрел. Он смотрел на меня, не видя, но, чувствуя, или, по крайней мере, предполагая, что за зеркальной стеной кто-то за ним наблюдает.

Я смотрел. Он ходил. Во времени застыла вечность.

Люди вокруг меня, и вокруг него, ходили в облаках дыма, превращаясь в еле видные очертания. Они были тени, и даже не тени, а лишь призраки, а некоторые, вовсе не призраки, а может лишь запах, и даже не сильный, а еле ощутимый, порой можно было почувствовать лишь их самоопределение в пространстве, попадались и те, которых заметить вовсе было не возможно. Для меня, да и вообще тогда, в том пространстве и в то время, существовал лишь он. Я смотрел на него, пытаясь увидеть то, что внутри, пытаясь понять, насколько он тень, несколько запах, или призрак, как он себя видят и как видит других, куда летят его мысли и где они материализуются. Мне хотелось дотронуться до него, почувствовать тепло его тела, рядом со своим, ощутить, что он рядом, что он со мной, что он близко. Я смотрел. Он повернулся, словно увидел мой взгляд, и пошел в направлении зала в VIP зону. Я почувствовал, как мое сердце выскакивает из груди, как я, словно впервые, так, будто по настоящему и сильно, ощутил волнение, желание, стеснение и даже смущение. «Больно!» – подумал я. Мне и вправду было больно. Больно и хорошо, прекрасно, я желал этой боли, я хотел ее, я искал ее, вожделел продлить как можно дольше в бесконечности. Боль. Он причинял мне нестерпимую, но самую сильную и желанную боль, которую я только испытывал в своей жизни. Он шел ко мне. Я видел свое желание, я видел его понимание, я чувствовал, как я притягиваю его к себе, а он, идет, наслаждаясь тем, что я в нем нуждаюсь. Мне было хорошо. Между нами было сильное притяжение, тягучее, словно жевательная резинка и крепкое, будто морской канат. В этом притяжении было все, не обнаруживалось в нем лишь скуки, ни на грош, ни сколько, даже той, которая закладывается всегда и во все отношения, так сказать на будущее. Чувства были слишком сильны, скуке не было здесь места. Она сгорела, расплавилась и испарилась. Она не могла существовать в этом взрывоопасном, горячем, вулкане – мире моих чувств к этому мальчику, в мире моего желания. Он шел ко мне. Белые зубы, ровные и большие, наверное, даже слишком большие, но придававшие его лицо открытость и искренность. Черные кудрявые волосы до плеч, зачесанные на прямой пробор, смуглая кожа, достаточно большой нос, с горбинкой и огромные карие глаза, с выразительными пушистыми длинными черными ресницами, которые то и дело опускались на две этих светящихся звезды. Длинная шея, худое, но мускулистое тело, не слишком, но достаточно, чтобы различить кубики на прессе и соски – футболка, спущенные на бедра – джинсы – клеш, держащиеся на большом, а-ля армейской ремне. Большие черные ботинки на платформе, унисекс. Он выглядел, как самая обычная проститутка – гомосексуалист, но в отличии от всех остальных, как мужчин, так и женщин, что попадались мне в жизни, к нему я не почувствовал скуки. Мне было искренне интересно, я действительно желал, хотел, вожделел, мечтал и был здесь. Я был с ним, я был в нем, или он во мне, но именно так, когда ты не представляешь себя во вне, словно картинку в порно-фильме, не выходишь из своего тела, пока оно совершает возвратно-поступательные движения, не идешь к окну, не желая смотреть на это ужасное, как тебе кажется, зрелище, в котором участвует твое собственное тело, а ты присутствуешь. Я чувствовал, что я могу быть с ним, именно я, а не мое тело, не мое физическое желание, а я. И мне не будет противно, тошно, отвратно от самого себя и от своего партнера, я не пожелаю убежать прочь, никогда не вспоминая о доставленном наслаждении и полученным взамен очередном удостоверении своей абсолютной непринадленжности этому миру. Я был с ним, по крайней мере, я желал, я не видел нас со стороны, я видел его со мной…

– Привет! – сказал он, – Можно я тут присяду?

– Да, конечно, садись! – ответил я, поспешно подвинувшись на диване.

– Как тебе концерт? – спросил он, широко улыбаясь своей широкой улыбкой и сверкая глазами так, словно желая пустить искры и пожечь что-нибудь.

– Ни как! – ответил я, – Я не особенно люблю такую музыку!