В театр хожу, как в мусоропровод: фальшь, жестокость, лицемерие, ни одного честного слова, ни одного честного глаза! Карьеризм, подлость. Алчные старухи!
«Я сегодня играла очень плохо, — сетовала Фаина Раневская. — Огорчилась перед спектаклем, вот и не могла играть: мне вдруг сказали, что специально для меня вымыли сцену. Думали порадовать, а я расстроена потому что сцена должна быть чистой на каждом спектакле».
Очень тяжело быть гением среди козявок (об Эйзенштейне).
Талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности.
— Я дожила до такого возраста, когда исчезли все домработницы, — сокрушалась Раневская. — И знаете почему? Все домработницы ушли в актрисы.
В апреле 1976 года в гримерной Фаины Раневской яблоку некуда было упасть. Восьмидесятилетнюю актрису наградили орденом Ленина.
— У меня такое чувство, — заявила Фаина Георгиевна, — будто я голая стала мыться в ванной и тут пришла экскурсия.
Это случилось на гастролях, в одном из украинских городов. Вечером Фаина Георгиевна решила подышать перед сном свежим воздухом. Актриса вышла на балкон своего гостиничного номера и с ужасом обнаружила на крыше стоящего напротив здания светящееся неоновыми буквами огромного размера неприличное слово на букву «Е». Только лишь на рассвете Раневская поняла, что в названии магазина «Мебля» первая буква погасла из-за неисправности.
В Московском театре имени Моссовета Николай Павлович Охлопков[27] ставил «Преступление и наказание». Как раз в это время актеру Геннадию Бортникову посчастливилось съездить во Францию и встретиться там с дочерью Федора Михайловича Достоевского. Вернувшись на родину и обедая в буфете с коллегами, Бортников с восторгом рассказывал коллегам о том, как поразительно дочь писателя похожа на своего отца.
— Вы не поверите, друзья, абсолютное портретное сходство. Одно лицо!
Сидевшая тут же Раневская отложила ложку и поинтересовалась:
— Что и борода есть?
Фаине Раневской прислали пьесу Жана Ануя[28] «Ужин в Санлисе», где была крохотная роль старой актрисы. Недолго думая, Фаина Георгиевна позвонила Марине Нееловой:
— Представьте себе, что голодному человеку предложили монпансье. Вы меня поняли? Привет!
Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как комар.
Терпеть не могу юбилеев и чествований. Актер сидит как истукан, как болван, а вокруг него льют елей и бьют поклоны. Это никому не нужно. Актер должен играть. Что может быть отвратительнее сидящей в кресле старухи, которой курят фимиам по поводу ее болезней. Такой юбилей — триумф во славу подагры. Хороший спектакль — вот лучший юбилей.
Моя слава ограничивается «улицей», а начальство не признает. Все, как полагается в таких случаях.
Когда Фаину Раневскую спросили, почему у Веры Марецкой больше наград и званий, чем у самой Раневской, актриса ответила:
— Милочка моя! Чтобы получить все это, мне нужно как минимум сыграть Чапаева.
Ненавижу бездарную сволочь, не могу с ней ужиться, и вся моя долгая жизнь в театре — Голгофа.
«Для меня всегда было загадкой, — писала Фаина Раневская, — как великие актеры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком».
(Отказываясь от предложения написать о себе) — Срывать с себя одежды в моем возрасте может только сумасшедшая!
Однажды Фаине Георгиевне предложили выступить на телевидении.
— Только мне и лезть на телевидение, — возмутилась актриса. — Только представьте: мать укладывает ребенка спать, а тут я своей мордой из телевизора: «Добрый вечер!» Ребенок на всю жизнь заикой останется.
Или жена с мужем выясняют отношения, и только он решит простить её — тут я влезаю в их квартиру. «Боже, до чего отвратительны женщины!» — понимает он, и примирение разваливается. Нет уж, я скорее соглашусь станцевать Жизель, чем выступить по телевидению.
Три года писала книгу воспоминаний, польстившись на аванс две тысячи рублей и с целью приобрести теплое пальто. Книгу писала три года, прочитав, порвала.
Герой и героиня кричали так, будто их оперируют без анестезии.
Художник без самоотдачи для меня — нуль. Да это и не художник, а так — продажная блядь на зарплате.
Раневская познакомилась и подружилась с теткой режиссера Львовича, которая жила в Риге, но довольно часто приезжала в Москву. Тетку эту тоже звали Фаина, что невероятно умиляло Раневскую, которая считала свое имя достаточно редким. «Мы с вами две Феньки, — любила при встрече повторять Раневская. — Это два чрезвычайно редких и экзотических имени». Однажды, сразу после выхода фильма «Осторожно, бабушка!», Фаина Раневская позвонила в Ригу своей тезке и спросила, видела ли та фильм.
— Еще не видела, но сегодня же пойду и посмотрю.
— Так-так, — сказала Раневская. — Я, собственно, зачем звоню… Звоню, чтобы предупредить — ни в коем случае не ходите, не тратьте деньги на билет, фильм — редкое говно!