Ангар, или Столетие ценою в рубль

– Куда ж, чертовка, подевалась? А во сколько разошлись?

– Да я не помню, около одиннадцати наверно…

Баба Анна встревожено осмотрелась вокруг. Туман ещё не спал, и окрестности были погружены в белую вату. Я быстро оделся и вылетел на улицу, на бегу застёгивая куртку, едва Анна скрылась из виду.

– Ты куда такую рань? А завтракать? – Крикнула мне бабушка в след.

– Потом, бабуль! Я скоро!

Я нёсся через пролесок, не разбирая дороги. От росы хлопковые штаны очень быстро промокли. Ангар стоял точно спящий, застывший в белесом мареве грубой чернеющей махиной. Здесь меня охватил настоящий страх, который уже не доставлял удовольствия. Я тихонько пробрался внутрь, боясь шума собственных шагов, осмотрелся – вроде никого. Монета была на месте… неужели Маша не дошла до сюда? Федька, он должен знать! Забрав монету, я ринулся в Харитоновку.

День набирал силу. Туман испарялся как гадкое ищадье ночи, уступаю месту свету и благоразумию. «Да нет, не могло же ничего такого случиться!» – уверял я себя, подходя к Федькиному дому. Послышались голоса, и я едва успел юркнуть за угол забора бабы Фроси.

Около её дома была какая-то суета. Ходили люди, носили какие-то вещи. Две женщины остановились у крыльца – одна из них вышла из бабкиного дома с ведром помоев, другая, должно быть Федькина мама, несла стопку полотенец.

– Прибрал Бог наконец! Наказание это, жить столько!

– Это за Маруську ей наказание! Что продала колдуну тогда… убили в ангаре… Проклятое место!

– И веришь ты, Варька, в эти бредни? Эх, да земля ей пухом…

Такой диалог расслышал я, прячась за углом. Неужели баба Фрося умерла? Именно сейчас, и почему? Нет… не мог я быть виноват тут! Наплевав на всё, я пролез к окну её комнаты, подтянулся кое-как и заглянул внутрь.

Полог кровати был отодвинут и собран. В комнату проникало больше света сейчас, и я хорошо видел бабу Фросю – она лежала в своей пастели, в стареньком, чуть желтоватом чепце… но насколько же она была худой! Лицо буквально провалилось, глаза ушли глубоко-глубоко, а худые, в синих венах руки мирно покоились вдоль туловища… но, что-то задержало моё внимание. Я стал всматриваться, жадно ловить её черты… как вдруг голова её резко – невероятно резко! – повернулась, и из глубины глазниц сверкнул на меня нечеловеческий взгляд! От неожиданности я вскрикнул даже, и конечно полетел в траву. И бросился прочь не помня себя от ужаса. Такого страха мне не приходилось больше пережить никогда! Но едва я вылетел из сада, как наткнулся на Федьку.

– Федька! – Завопил я, – баба Фрося что, померла?

– Да, сегодня…

– Но… а Маша где? Она с тобой?

– Нет!

– А где? Её нигде нет!

Федьку, затрясло:

– Маруська забрала её… это ты виноват!

– Ты совсем сдурел? Ты же вчера побежал за ней… ты видел её?

– Не видел… ты виноват! Ты! – Он начал приближаться ко мне, выставив вперёд трясущийся указательный палец и с явным безумием в глазах. Я невольно попятился.

– Я здесь ни при чём! Мы же просто играли…

– Ты виноват! Ты!

– Опомнись, придурок…

Он бросился на меня с кулаками. И, признаться, здорово заехал в челюсть. Вполне поделом, как я теперь понимаю. Он молотил руками, как очумевший. Кто-то из взрослых, не помню кто, подбежал и оттащил его. Я бросился бежать прочь, а сзади ещё долго доносились его безумные вопли: «ты виноват! Ты!.. ты теперь…» но что теперь, я не расслышал, да мне и неважно было. Я решил, что Федька спятил окончательно. И нёсся поскорей домой, пообещав себе ни за что больше не ходить в Харитоновку. Однако ещё одно весьма странное и неприятное событие ожидало меня…

В поле уже шли поиски. Наверно, кто-то из ребят рассказал о нашем споре, и взрослые бродили в ангаре и рядом, разыскивая Машу. Но ни это поразило меня… в ангаре ведь была Маша – вон она, бьётся за воротами, кричит! Она нашлась! Обрадованный, я бросился к ней. И стал орать на бегу «Вот она! Вот же она!» и указывать пальцем на ворота, но все почему-то уставились на меня. А Машу никто и не собирался вызволять, точно её там не было. Я приближался – а Маша, совершенно белая почему-то, хотя, как сейчас помню – куртка её была тёмно-зелёного цвета, продолжала колотить в дверь… а когда я дотронулся до решётчатых створок, растаяла, как дым. Я вбежал, стал звать её, уверяя всех, что только что её видел… мне не верили, я распалялся всё больше. Рыл сено, думая, что она спряталась. Машиной бабушке сделалось плохо, когда она увидела всё это. В конце концов меня увели силой, как я не вырывался. И заперли дома.

Через несколько дней меня забрали родители, а Машу так и не нашли.

4

Больно мне было сейчас ворошить всё это. Неужели я виноват? И что имел в виду Фёдор, почему так разнервничался? Сдаётся мне – не только из-за тёплых чувств к девочке. У меня тогда диагностировали нервный срыв, я даже в школу не ходил какое-то время. Всё твердил, что Маша в ангаре… меня чем-то пичкали, и через некоторое время всё прошло; сама психика помогла стереть из памяти больные воспоминания.