Ангары

В югендстиле мансарда. Я здесь новичок.
Слышал я, как растёт подколпачный цветок.

Ты сидела на лесенке – признанный перл,

замер я, ощущая пределов замер.

Ты была накопленьем всего, что в пути

приближала к себе, чтоб верней обойти.

Пастырь женщин сидел здесь и их земледел.

Страх собой одержим был, как шёлковый мел.

Все себе потакали. Смеялся Фома.

Потакая себе, удлинялась тюрьма.

Дух формует среду. И формует – дугой.

Распрямится – узнаешь, кто был ты такой!

Например, если вынуть дугу из быка,

соскользнёт он в линейную мглу червяка.

Вопрошающий, ищущий нас произвол

той дугою сжимал это время и стол.

Был затребован весь мой запас нутряной,

я в стоячей воде жил стоячей волной.

Но ушёл восвояси накормленный хор

вместе с Глорией, позеленевшей, как хлор,

с деловыми девицами на колесе

спать немедленно на осевой полосе.

Тут костёлы проткнули мой череп насквозь.

Нёс я храмы во лбу, был я важен, как лось.

А из телеэкранов полезла земля.

Эволюция вновь начиналась с нуля.

Выряжался диктатор в доспехи трибун,

но успехов природы он был атрибут.

Думал я о тебе, что минуту назад

нашу шатию тихо вводила в азарт.

Я б пошил тебе пару жасминных сапог,

чтоб запомнили пальцы длину твоих ног.

А на лесенке – тьма, закадычная тьма.

Я тебя подожду. Не взберёшься сама.

Тикает бритва в свирепой ванной…

Тикает бритва в свирепой ванной,
а ты одна,
как ферзь, точёный в пене вариантов,
запутана,

и раскалённый лен сушильных полотенец,

когда слетает с плеч,
ты мнишь себя подругой тех изменниц,
которым некого развлечь.

На холоду, где коробчатый наст,

и где толпа разнообразней, чем
падающий с лестницы, там нас
единый заручает
                     час и глаз.

Львы

М. б., ты и рисуешь что-то
серьёзное, но не сейчас, увы.
Решётка
и за нею – львы.

Львы. Их жизнь – дипломата,

их лапы – левы, у них две головы.
Со скоростью шахматного автомата
всеми клетками клетки овладевают львы.

Глядят – в упор, но никогда – с укором,

и растягиваются, словно капрон.
Они привязаны к корму, но и к колокольням
дальним, колеблющимся за Днепром.

Львы делают: ам! – озирая закаты.

Для них нету капусты или травы.
Вспененные ванны, где уснули Мараты, —
о, львы!

Мы в городе спрячемся, словно в капусте.

В выпуклом зеркале он рос без углов,
и по Андреевскому спуску
мы улизнём от львов.

Львы нарисованные сельв и чащоб!

Их гривы можно грифелем заштриховать.
Я же хочу с тобой пить, пить, а ещё
я хочу с тобой спать, спать, спать.

Еж