Ангел. Бесы. Рассказы

Мы чудом выбрались из окружения, и после выпавших на нашу долю тяжких испытаний неплохо бы по домам разойтись. Но Рябой, братцы мои, никак не может успокоиться и говорит: смотри-ка, солдаты думают, что мы все еще в доме, окружили его и потеряли всякую осторожность, у тебя как с патронами? Один неполный магазин, говорю и продолжаю щуриться на дымящийся особняк, из которого мы только что удрали, но, лопни мои глаза, зеленых человечков вокруг ни одного не засек. Кстати, у меня плохое зрение: минус три с половиной, однако надеть очки не решаюсь, потому что крутые парни с огненным взором презирают близоруких ботанов. Приходится притворяться: вижу пятерых, да они совсем как дурачки суетятся, очень неосторожно с их стороны…

А Рябой размышляет вслух, его закадровый голос раздражает, а планы – пугают меня: надо перейти на другой берег, спрятаться вон за теми кучами гравия в карьере, тогда мы окажемся за спиной солдат и перебьем всех! Только бы патронами разжиться. Я робко предлагаю сходить к Бесе, который недавно хвастал, будто выменял вино на боеприпасы у военных. Ладно, давай к нему, говорит Рябой, хватая корзину с джонджоли, и мы бежим прочь из села. У родника, однако, мы делаем привал, утоляем жажду и, освежившись, дергаем дальше.

Минут через десять я стучусь в дверь дома Бесы, а Рябой усаживается на лавку во дворике. Беса открывает и, увидев мою разодранную, в колючках одежду, испуганно спрашивает: что случилось, ты не ранен, брат? Со мной все в порядке говорю, а вот с патронами беда, кончились, можешь дать нам хоть сколько-нибудь? Конечно, да вы проходите, может, вина холодного? Спасибо, нет, мы очень спешим, слышишь пальбу, нам туда. А можно мне с вами, Таме? Я оглядываюсь на Рябого, как на командира, тот милостиво разрешает. Беса просит обождать, исчезает и выходит к нам в разгрузочном жилете с автоматом и со вскрытым цинком патронов в руках. Он торжественно ставит его на круглый пластмассовый столик под тутовником, и мы с Рябым набиваем карманы пачками патронов.

Уже втроем мы спешим к другому берегу, чтоб оттуда, из засады, расстрелять в спину вражеских солдат, как вдруг Беса останавливается и подбирает с дороги раздавленную иссохшую лягушку. Он смотрит на нее, как Гамлет на череп Йорика, и бормочет: «Я вижу эту лягушку здесь уже несколько лет, и с каждым годом она становится все тоньше и суше, но когда-то она была живая, и я наверняка слышал ее пение в хоре с другими. Может, она была рок-певицей и спешила на свой концерт, и какой-то гад нарочно наступил на бедняжку и раздавил. Мы все умрем, и чем я буду отличаться от этой лягушки? Тем ли, что надо мной будут плакать родители – на войне я вряд ли переживу их, а кто знает, какие чувства испытывали родные лягушки, узнав про ее гибель. Должно быть они раздувались от горя и лопались, как шарики. Нет, я не хочу превращать живых людей в мертвых лягушек, идите сами, я возвращаюсь домой». «Да ты обкурился, что ли?» – спрашиваю Бесу, но он, безмолвный, как дух, разворачивается и уходит. Уговаривать его нет смысла, и я бегу за Рябым.

Мы перебираемся через деревянный мост на другой берег и сквозь заросли ивняка крадемся к карьеру. Корзину с джонджоли Рябой аккуратно ставит на большой плоский камень, снимает с себя рубашку и накрывает сверху, чтобы ветер не засыпал цветки песком. После этого мы бежим к куче гравия, прячемся за ней и готовим оружие к бою.

А за рекой, братцы мои, горит дом, и, судя по крикам и стрельбе, солдаты все еще думают, что мы находимся внутри. Рябой начинает палить из винтовки. Отстрелявшись, он перезаряжает оружие и говорит, что завалил двоих, один вон в траве под орешником лежит, другой в кустах, сейчас их начнут вытаскивать, так что не зевай, Таме. Я щурю глаза, но, кроме догорающего дома и дыма над ним, ничего не вижу, а Рябой уже кричит, и, братцы мои, более страшного голоса я никогда еще не слышал:

– Стреляй, Таме, гляди, сколько их собралось у орешника! Ты заснул, что ли, черт тебя подери!

Я не понимаю, куда жарить, но тем не менее даю несколько очередей просто так, наудачу, и Рябой осыпает меня бранью, и грудь моя разрывается от обиды. И тогда я открываю свою великую тайну:

– Не ори на меня! Я плохо вижу, у меня минус три с половиной!

– Чего? – Рябой оборачивается и смотрит на меня с нескрываемым презрением. – Так что ты тут делаешь? Давай дуй отсюда! И чтобы духу твоего здесь не было!

– Ты кому это говоришь? – я встаю и понимаю, что сейчас совершу нечто ужасное. – Сегодня я дважды спасал твой зад от смерти, и вместо спасибо ты орешь на меня?! Сам иди на хрен! Понял?

Я выхожу из-за кучи гравия, останавливаюсь перед корзиной с джонджоли и пинаю ее с такой силой, что она переворачивается в воздухе и цветки сыплются на песок…

Пароль

Алану Чехоеву