Ангел беЗпечальный

Но ее уже, кажется, никто не слушал: сенатовцы разбредались, обсуждая последнюю новость. Борис Глебович увязался за Зоей Пантелеевной, пытаясь выведать какие-нибудь подробности. Но она ничего нового не добавила, лишь безпокойно теребила льняную прядь волос. «А ведь она действительно мне нравится — эх, годы мои, годы!» — сокрушенно подумал Борис Глебович.

— Вы не волнуйтесь, — упокоил он фельдшерицу, — мало ли зачем приехали? Как приехали, так и уедут. Все будет хорошо!

— Вы думаете? — Зоя Пантелеевна повернулась к нему и на миг (Борис Глебович замер сердцем: остановись, мгновенье!) окунула в свой кареглазый окоем. — Мне эту работу потерять — что жизни лишиться. Тогда хоть головой в петлю!

— Ну, что вы говорите? — Борис Глебович бережно взял ее горячую ладошку в свои руки. — Мы вас в обиду не дадим! Тут уж как хотите!

— Спасибо! — Зоя Пантелеевна позволила этому приятному для Бориса Глебовича прикосновению продлиться несколько мгновений — целых несколько мгновений! — потом осторожно высвободила руку. — Я пойду, до свидания. Берегите ваше сердце!

— И вы! — счастливо улыбнулся Борис Глебович.

Он смотрел ей вслед, и сердце его не болело — оно радостно стучало в груди и словно побуждало к чему-то невозможному…

Он увидел, как бредут, удаляясь, по центральной аллее парка Анисим Иванович и Аделаида Тихомировна. Он держался прямо и смотрел перед собой, а она то и дело склонялась к его плечу и что-то щебетала. Борис Глебович мысленно пожелал им удачи и тоже двинулся с места. Пошел по знакомым ему дорожкам через сад, поле, к лесу, чтобы распрямиться, прополоскать, что называется душу, успокоиться. Он ощущал какую-то тревогу. Чего же хорошего ждать, если что-то изменится? К тому, что есть, уже привыкли, а то, что грядет, — что оно готовит? Да уж, если что-то изменится, то непременно к худшему. И опять к этому привыкать, приспосабливаться? Ох, уж эта наша способность ко всему привыкать! Всего около двух с половиной месяцев — и они, сенатовцы, незнакомые, чужие друг другу пожилые люди, превратились в некий общественный узел, социум, со своими правилами, личными взаимоотношениями, симпатиями и антипатиями, борьбой за существование, интригами, удачами и невезениями, поиском счастья и обустройством личной жизни…

Борис Глебович прижался плечом к сосне и ощутил, как вибрирует ее стремительно уносящаяся к небу, к солнцу плоть, как движутся по невидимым протокам и каналам соки от корней к кроне, вверх. Вверх! Мысль его проникла сквозь кору, слилась с живительными потоками и поплыла, поднимаясь выше и выше… «А куда движемся мы? — расслабленно подумал он. — Восходим, стоим на месте, падаем?» — «Вверх, к небесным горизонтам, — иного пути нет!» — он услышал этот голос, так похожий на его собственный, но ему не принадлежащий. Опять… Но мысль его, не задерживаясь, уже развернулась во времени и перебирала оставшиеся в недавнем прошлом узелки, пытаясь расшифровать их причудливые формы, переложить на привычный язык символов и знаков…

* * *

Почему они здесь оказались? Зачем? В чем смысл всего происходящего? Чего им ждать от будущего? Да и вообще — кто они, сенатовцы? Над этими вопросами Борис Глебович думал постоянно и кое-какие ответы уже получил: из общих разговоров, конечно, но и по собственным догадкам и домыслам…

Например, Васса Парамоновна… Типичная представительница племени старых дев; мужчин в достоинстве ниже директора школы не переносила на дух, женщин, впрочем, тоже. Детей не любила, возможно, потому, что из них необъяснимым образом со временем появлялись мужчины и женщины. Одиночество стало ее жизненным кредо, и лишь появившийся в последние годы навязчивый страх — обездвижеть от внезапной болезни и через то лишиться возможности самостоятельно доставать с кухонной полочки таблетки — побудил ее искать общественной формы существования.

Мокий Аксенович… Из-за въедливой дотошности характера и вздорного желчного языка первую жену уморил, так что она потеряла тридцать килограммов веса и тут же ушла к другому, более молодому и преуспевающему; вторую жену, замученную обвинениями в культивировании кариеса в своей ротовой полости, унесли пришельцы, но недалеко: до ближайшего психоневрологического диспансера — и выгрузили как раз в палату, где уже пребывали восемь таких же похищенных инопланетянами пациентов. Ни в первом, ни во втором браке детей у него не народилось.

А Савелия Софроньевича, что называется, погладила судьба против шерсти. Он с юности говорил про себя: живу, мол, счастливым однолюбом, таким и помру. Однако жизнь взяла его за хохол да рылом в стол. Сначала внук без вести пропал: вышел в футбол поиграть, и как корова языком слизнула — напрочь исчез из этой жизни. Через полтора года какие-то подонки-наркоманы забили насмерть сына в подворотне. Остались они на склоне лет вдвоем с женой (невестка — не в счет: она по молодости быстро другую семью выстроила). Жена себя горем сжигала-сжигала и сожгла. Так Савелий Софроньевич овдовел. Заскучал, запаршивел, брел по жизни кое-как да и забрел сдуру в фонд «Счастливая старость»…