Ангел беЗпечальный

Не заходя в Сенат, он сразу отправился к пруду. Будто всю жизнь здесь провел — столь знакомыми и родными казались эти места. Миновав заветную скамейку, прошел по почерневшим мосткам, усыпанным, как опилками, высохшим липовым цветом, остановился на краю у воды и прикоснулся рукой к склонившейся долу ветви ракиты. Деревцо, как будто движимое желанием разглядеть в воде отражение своего гибкого многорукого тела, почти что горизонтально тянулось с правого крутого берега пруда и достигало его середины. Но что увидишь в зеленой тине? Глупышка! Борис Глебович нежно погладил зеленый листок-каноэ, ощутил смутное желание сорвать его и замять в пальцах, но, легко преодолев этот неуместный сейчас порыв, отнял руку и улыбнулся: «Живи! Авось дождешься — прояснится вода». Он совсем не подумал о скорой осени, о том, что оторвется тогда листок и упадет без всякой на то помощи, коль прежде не сметет его порыв осеннего ветра… Ему вовсе не хотелось сейчас думать о смерти чьей бы то ни было — даже этого маленького, хрупкого листка… Но мысли, помимо воли, сами собой крутились вокруг этой жирной черной точки: конец, смерть… Смерть… Если смерть сильнее жизни, если она венец всему, то какой тогда в жизни смысл? Какой смысл в том, что они, сенатовцы, вдруг поняли друг друга и полюбили? Смерть все это сотрет, уничтожит. И победы их — ничто, и любовь — ничто! Черная точка готовилась вот-вот превратиться в колодец и поглотить… Нет, сейчас его мысли были сильней этой зияющей мраком бездонной пасти. Жили еще в них и эхо колокольного звона, и исполненная надеждой теплота свечей, и умиротворяющее «Господи, помилуй» под церковными сводами… И тело его каждой своей клеточкой еще привязано было к небу таинственной, но мощной благодатной силой… Нет, нет никакого конца! И листки эти будут жить, возрождаясь с каждой весной вновь и вновь; и любовь если уж победила, то навсегда, пусть и омрачится когда, ослабнет, но найдет в себе силы воспрянуть и прорасти в вечность. Так все и есть…

  «Яко исчезает дым, да исчезнут…»

Смерть! Где твое жало?

Ад! Где твоя победа?

(Ос. 13, 14)

Воскресенье, конец дня

Ближе к вечеру небо затянулось тучами и почернело. На западе раз-другой громыхнуло — сначала отдаленно, но потом ближе, еще ближе, с неумолимой безысходностью… Кто-то невидимый там наверху гремел цепями и ронял на гулкий каменный пол железное ядро. Мрачные небесные своды изнемогали дрожью и вот-вот, казалось, готовы были обрушиться на посеревшую от безпомощности землю. Огненные иглы сыпались из темноты и жалили онемевший лес вокруг Гробоположни. «Откуда ей взяться, этой грозе? — подумал Борис Глебович. — Уже не время…» Он поймал на руку несколько крупных капель, скудно сочащихся сквозь дрожащие небесные камни, но вдруг грохнуло с необыкновенной силой, так что твердь наверху треснула, разверзлась и обрушилась вниз страшным ледяным потоком. Земля закипела, вспенилась и захлебнулась в бурных водах этого мгновенного всемирного потопа; земля утонула, а Борис Глебович за долю секунды промок и заледенел. До Сената было рукой подать, но он никогда бы не нашел дороги в этом упругом холодном водопаде, если бы не совсем теперь уже близкие молнии: они, как отсыревшие спички, вспыхивали лишь на единый миг, но открывали путь в безсильно отступающем перед их огненной яростью мраке…

В дверях Сената Борис Глебович столкнулся с профессором, тоже вымокшим до нитки. А рядом жалобно кряхтел Савелий Софроньевич и прямо на пол отжимал воду из рубахи. В мужской половине было шумно, многолюдно и душно. Сенат, поскрипывая половицами, смиренно терпел это ставшее в последнее время уже обычным нашествие и лишь потел окнами, за которыми все так же ревело, грохотало и взрывалось огнем… Анисим Иванович, не замечая разгулявшихся стихий, деловито мерил шагами пол, размахивал зажатыми в руке растрепанными листками и что-то нечленораздельно бубнил. Мокий Аксенович с сосредоточенным видом пил чай, а пришибленная испугом бабка Агафья заглядывая в его стакан, что-то шептала ему на ухо. Зоя Пантелеевна, улыбаясь, прижимая к груди мокрый платок, беседовала с Порфирьевым.

За неистовым гулом дождя Борис Глебович не мог разобрать слов: он видел, как, словно в немом фильме, двигаются губы Василия Григорьевича и как чутко отзывается на их движения улыбка Зои Пантелеевны, расцветает, наполняется счастьем. «Слава Богу, у них все хорошо, — подумал Борис Глебович и тут же поправил себя: — У нас все хорошо…» Хорошо… Однако дождь в нем еще не остыл. Он чувствовал в себе слабость и дрожь, тело его, будто бы зажатое холодными стенами колодца, трепетало и погружалось куда-то вниз; мир вовне его отдалялся, а внутри — полнился вязкой усталостью…

— Голубчик, вам необходимо срочно переодеться в сухое. Срочно! Вы простынете, — Аделаида Тихомировна участливо склонилась к нему и под локоток направила в сторону его кровати. — Укройтесь чем-нибудь от глаз и переодевайтесь.

— Да-да, — слабо кивнул Борис Глебович.