Ангел боли

Постепенно он разобрал, что находится в лесу. Воздух был горячим и влажным, но густая листва защищала его от прямых солнечных лучей, которые, словно мозаика, игл, пронизывали купол леса. Хотя земля была затенена, она не была голой — повсюду росла густая трава, мягко пружиня под его телом, и распускались крохотные цветы. Деревья также стояли в цвету, но свисающие с извилистых ветвей цветы сильно отличались от тех, которые росли в траве, по форме они напоминали большие, яркие колокольчики.

Он слышал мягкий плеск падающей воды.

Когда Лидиард попытался сесть, чтобы увидеть воду, возобновившаяся боль пронзила его с головы до пят. Он чувствовал раздражение каждого истертого сустава, напряжение в каждом изнуренном мускуле. Он страстно и яростно желал иметь силы не обращать на боль внимания, или, по крайней мере, действовать, невзирая на неё — но прошло более минуты, прежде чем он смог принять сидячее положение.

Пруд находился в низине, не далее чем в дюжине шагов. Его питал быстрый ручей, который переливался через маленький, поросший мхом камень, чтобы упасть с высоты руки. Его устье было более широким и мелким и наполовину заросло сорной травой.

Он не знал, холодна ли вода, хотя у него не было и оснований полагать, что она не окажется такой же теплой, как насыщенный влагой воздух. Его мучила сильная жажда, и единственная мысль, которой удалось прорваться в его смущенное сознание, было желание добраться до края пруда и напиться. Он ещё не успел задуматься, где он находится, как и почему он здесь оказался: его воля сконцентрировалась на единственной задаче — добраться до пруда.

Воздух, который он с усилием втягивал, казался липким. На мгновение, когда боль заставила его остановиться, временная нехватка силы воли приняла форму извращенного убеждения, что ему не обязательно пить — жажда может прекратиться, если он будет просто втягивать сырой воздух. Но он заставил себя двигаться. Он не стал задаваться вопросом, что он сможет ещё сделать, учитывая то, что он еле полз. Он смотрел на водопад и пруд и подтягивал себя к ним дюйм за дюймом.

Наконец, ценой страшных и немилосердных усилий, Дэвид достиг берега.

Он наклонился к воде, как зверь, и пытался пить, но у него не получилось. Ему пришлось вытянуть руку и зачерпывать воду горстью, поднося её к губам и понемногу глотая.

Вода не была холодной, но её тепло было таким же приятным, как и её чистота, и по мере того, как он утолял жажду — что происходило необыкновенно быстро — мучившая его боль проходила.

Он с удивлением почувствовал, что случилось чудо.

Боль снизилась на порядок. Будто бы он был обмотан слоями колючей проволоки, которые теперь один за другим разматывали. С каждым слоем приходило все большее облегчение, и каждый был ближе к его сердцу, чем предыдущий. Он остро почувствовал, что не понимал многие годы, что значит не испытывать боли. Он осознал, что состояние, которое он принимал за нормальное и терпимое, было лишь уровнем боли, к которому он приспособился.

Его страдания завершились, и он подумал, не сходно ли это со всей человеческой жизнью, и был ли хоть один живущий человек когда-нибудь на самом деле свободен от боли.

Он выпил ещё воды, на этот раз легко двигая рукой и пальцами. Теперь Лидиард чувствовал не просто отсутствие дискомфорта, но здоровье и благоденствие, которых никогда не ощущал раньше, даже в самом расцвете молодости — перед тем, как заболел, до того, как он был ужален магической змеёй в египетской пустыне.

Наконец он напился и позволил воде, взбаламученной движениями его руки, снова успокоиться. Вскоре воды пруда стали зеркально гладкими, и он мог разглядеть неясное отражение своего лица в мелкой ряби.

Он с трудом узнавал себя.

Должно быть, он стал лет на двадцать моложе, все следы усталости, напряжения и старения покинули его черты. Это не было иллюзией, так как он мог посмотреть на свои ладони и часть предплечья, не закрытую рукавом. Следы его болезни, ранее хорошо заметные, полностью исчезли. Его кожа была гладкой и блестящей, суставы больше не были раздуты.

Он напился из источника молодости.

Вначале его медлительное сознание отказывалось принять эту мысль, даже в качестве метафоры, но правда бросалась в глаза, и ему пришлось её принять. Он, конечно, знал, что видит сон, но освободиться от своего недуга, хотя бы во сне, казалось ему бесценным достижением. Он видел сны все эти двадцать лет, но его сны — даже смягченные опием — никогда не могли освободить его от ощущения боли настолько полно, как этот. Он понимал, что не стоит относиться с презрением к подобной возможности.

Он легко и плавно поднялся. И встал, разглядывая лесные заросли и бесчисленные разрывы в листве, сквозь которые лился свет, наслаждаясь собственным существованием. Он торжествующе раскинул руки и открыл рот, чтобы закричать от восторга — но крик не вышел из его уст.