Ангел для сестры

— Можно, конечно, спать до тех пор, пока не откинешь копыта, но это скучно.

— Заткнись! — повторила я, злясь, что мы продержались всего двадцать две секунды, злясь, что нам придется еще раз идти на рекорд. Я снова перевернулась и попыталась убрать с лица волосы. — Знаешь, нормальные люди не думают о смерти.

— Вранье! Все думают о смерти.

— Все думают о твоей смерти, — уточнила я.

В комнате стало так тихо, что я подумала, не пойти ли нам на новый рекорд: сколько времени две сестры могут не дышать?

Потом на лице Кейт появилась кривая улыбка.

— По крайней мере, теперь ты говоришь правду.

Джесс дает мне двадцать долларов на такси, чтобы я вернулась домой, потому что это единственный пробел в его плане, ведь он обратно не поедет. Мы поднимаемся на восьмой этаж по лестнице, поскольку таким образом можно миновать пост медсестры. Потом Джесс запихивает меня в кладовку с подушками и постельным бельем, помеченным больничной печатью.

— Погоди, — бросаю ему я, когда он уже готов меня оставить. — А как я узнаю, что мне пора?

— Узнаешь, поверь мне, — смеется он.

Джесс вынимает из кармана серебряную фляжку — ту самую, которую отец получил в подарок от шефа и думал, что потерял года три назад, — отвинчивает крышечку и обливает себе грудь виски, после чего идет по коридору. Идет — это громко сказано. Джесс стукается, как бильярдный шар, о стены и переворачивает тележку с принадлежностями для уборки.

— Ма! — кричит он. — Мама, где ты?

Он вовсе не пьян, но у него чертовски здорово получается это изображать. Я вспоминаю те несколько раз, когда выглядывала посреди ночи из окна спальни и видела его блюющим в рододендроны. Может, это тоже была показуха?

Медсестры выбираются из-за своего поста, напоминающего улей, и пытаются утихомирить парнишку, который вдвое их моложе, втрое сильнее и в этот момент хватается за самую высокую планку сушилки для белья. Джесс опрокидывает ее, производя такой сильный грохот, что у меня звенит в ушах. За постом медсестер загораются кнопки вызова, как на коммутаторе, но все три ночные дежурные заняты — стараются как могут сдержать размахивающего руками и ногами Джесса.

Открывается дверь в палату Кейт, оттуда выходит моя мать с опухшими глазами. Смотрит на Джесса, и лицо ее каменеет — она понимает, что дело может обернуться куда хуже. Джесс, здоровенный бычара, поворачивается к ней и делает умиленное лицо.

— Мам, приве-ет, — произносит он и глупо улыбается.

— Простите, мне очень неудобно, — говорит мама медсестрам.

Джесс выпрямляется и забрасывает ей на плечи вялые руки.

— В кафе можно выпить кофе, — предлагает одна из медсестер, но маме так стыдно, что она ничего не отвечает и молча идет к лифту с прицепившимся к ней, как ракушка к корпусу судна, Джессом. Она жмет и жмет на кнопку вызова в бесплодной надежде, что от этого двери откроются быстрее.

Когда они уезжают, дело остается за малым. Одни медсестры спешат проверить пациентов, которые сигнализировали, что им нужна помощь, а другие возвращаются на свой пост, вполголоса обмениваясь комментариями насчет Джесса и моей бедной матери, будто за игрой в карты. На меня они не обращают внимания. Я тихонько выскальзываю из бельевой, крадусь на цыпочках по коридору и захожу в палату сестры.

В Дни благодарения, если Кейт не была в больнице, мы притворялись обычной семьей. Смотрели по телевизору парад, во время которого гигантский воздушный шар становился жертвой шального ветра и цеплялся за столб нью-йоркского светофора. Сами готовили соус к мясу. Мама приносила грудную кость индейки, и мы боролись за право переломить ее. Честь выпала нам с Кейт. Не успела я хорошенько взяться за нее, как мама наклонилась и шепнула мне на ухо: «Ты знаешь, какое желание нужно загадать». Поэтому я крепко зажмурилась и подумала о том, чтобы Кейт стало лучше, хотя на самом деле хотела загадать, чтобы у меня появился свой СD-плеер, и получила горькое удовлетворение оттого, что не я победила в перетягивании индюшачьей кости.

После еды, пока мама мыла посуду, отец вывел нас во двор поиграть двое на двое в американский футбол, только мы не валили игрока с мячом на землю, а пятнали его. Мама появилась, когда мы с Джессом уже набрали два очка.

— Скажите мне, что это галлюцинация.

Больше ей ничего говорить было не нужно. Мы все видели Кейт падающей, как обычный ребенок, и после этого истекающей кровью, как больной.

— Ну, Сара, — отец добавил мощности в ваттах улыбке, — Кейт в моей команде. Я не дам ее в обиду.

Он неспешно подходит к маме и целует ее так долго и медленно, что я краснею, понимая: соседи наверняка это видят. Когда он поднимает голову, глаза у матери такого цвета, какого я никогда не видела и, думаю, не увижу.

— Доверься мне. — Папа бросает мяч Кейт.

Что я помню о том дне, так это то, как покусывала ноги земля, стоило присесть на нее, — первые признаки зимы. Помню, как меня повалил отец. Он всегда опирался на руки, как при отжиманиях, не наваливаясь всем своим весом, но я ощущала жар его тела. Помню, как мама подбадривала обе команды.