Ангел-искуситель

Мы медленно пошли к концу парка, и я приступил к своему отчету – где меня держали, где меня расспрашивали, кто расспрашивал, о чем… Я отвечал на ее вопросы довольно неохотно – мне постоянно приходилось помнить о том, что наша терминология (подопечные, нарушение целостности личности, непрямые методы воздействия, риск утечки информации при прямом контакте и прочее) человеческому уху может показаться довольно обидной. Но, вспомнив о своих ответах, я оживился. Мне было приятно сообщить ей, что я – честно и открыто – признал ту огромную роль, которую сыграла она в благополучном исходе моей оплошности. Вот так, в отличие от нее, я умею вслух признавать достоинства других! А то сомневается она…

Когда я добрался до того места в рассказе, где мне предложили повышение, мы добрались до конца парка. Очень хорошо! Теперь моя очередь слушать – и думать заодно, как осторожно подать ей свои размышления над теми двумя предложениями новой работы. С нее станется и в этом усмотреть некие коварные замыслы!

Услышав, что она поначалу устроила ангелу, заменявшему меня, я от души развеселился. Всерьез навредить ему она, конечно, не могла, но попотеть заставила-таки! Вот-вот, пусть знает, что есть люди, которым не все равно, кто их хранит; пусть запомнит – и в докладе отметит! – что с Татьяной, кроме меня, никто не справится…

Но она уже перешла к рассказу о двух последующих днях, когда она не только максимально облегчила ему жизнь (Черт бы его побрал!), но и бросила все силы на совершение благородных поступков, надеясь, что они станут теми белыми шарами, которые сдвинут чашу весов в сторону благоприятного решения моей дальнейшей судьбы. Я задумался. А может, она действительно помогла мне; может, ей действительно удалось достучаться как-то до контрольной комиссии (возможность чего я высмеял – слава Богу, мысленно); может, она действительно смогла дать им понять, что мое место здесь, на земле, рядом с ней? А я хвост веером распустил – чудеса изворотливости он, видишь ли, сотворил… Нет, рядом с такой женщиной действительно можно горы свернуть – она и подвигнет, и поможет незаметно, и выслушает с улыбкой, когда хвастаться начнешь…

Затем она стала рассказывать мне о двух последних днях, когда, смирившись со своим поражением, принялась старательно не забывать меня… У меня горло перехватило. Я ей смирюсь! Навстречу ей, понимаешь, не пошли – и что? И все? Все пропало? А я там, что, подушкой вышитой на диванчике лежал, ждал безропотно, чем закончится схватка титанов? Смирилась она… Я же – вот он, вернулся! И на белом коне, между прочим! И будет она со мной жить долго и счастливо, и умрем мы в один день, и станет она у меня потом ангелом-хранителем; а я – пока ее готовить будут – подыщу нам на земле семейную пару, которым одновременно ангелы-хранители понадобятся, и будем мы их вместе хранить, а там… Чем черт не шутит – подвернется случай, материализуемся и будем дружить … семьями.

Я вдруг осознал, что крепко обнимаю ее – посреди бела дня, в этом парке, среди толпы народа … и, честно говоря, мне абсолютно плевать, кто из коллег за этим наблюдает. Все равно ничего сделать не смогут!

Чего нельзя было сказать о Татьяне. Она вдруг начала вырываться – так, словно отбивалась от убийцы-насильника. Ох, ты … может, я ее придушил … в порыве? М-да, похоже, был все же некий плюс в защитных рефлексах. Я отпустил ее, не отводя, на всякий случай, далеко руки. Мало ли – вдруг в обморок сейчас хлопнется или бежать кинется… Нет, вроде ни то, ни другое. Руку только почему-то вперед выставила и смотрит на меня внимательно – похоже, готова выслушать меня.

– Татьяна, выходи за меня замуж, а? – сказал я.

Она отчаянно заморгала (О боже, только не слезы!) и вдруг произнесла тоненьким голоском: – Подожди.

Что? Я даже на шаг от нее отступил. Что подожди? Чего подожди? Сколько ждать можно? Сколько я уже ждал, пока буду иметь право сказать ей это?

Но она уже бормотала что-то – быстро и невнятно. Но самое главное я все же разобрал – она не может говорить об этом при посторонних. Да кто же против-то?

– Пошли домой, – с готовностью согласился я.

Но она заявила, что я все еще не все ей рассказал. Ах, да, вспомнил я – о повышении. А я же так и не успел продумать, как ей об этом рассказывать… И вдруг я понял, что ничего не нужно продумывать – нужно просто рассказать ей все, как было; все – что мне предлагали, что я об этом думал, что при этом чувствовал, на что надеялся и чего опасался – так же, как только что открыла мне свою душу она.