Ангел ходит голым

Легко! Вот и Ангел ходит голым. С вывертом, да. Про женскую вседозволенность. Игра ума, только и всего. Правда, маргинально окультуренный читатель воспринимает автора как героя-героиню текста. Ещё объяснять? Если надо объяснять, то не надо объяснять. Ага!

Ты, чемпион, тогда и в зомби-сфинксов уверуй всерьёз, в грифонов-стражей! Ах, да. Не удосужился прочесть. В кайякентских барсов-лизунов тогда уверуй! Ах, да. Не успел прочесть. Чисто по жизни. R. I. P.

Но в то, что Ангел ходит голым… За подписью — Лилит… Уверовал сразу, да? Претензии, да? И кто ты после этого? Даже если всё так и есть. Кто ты есть после того, как уверовал в то, что написано? Нет, не чемпион ты после этого. Любой Бамбай Цыжыпов примитивным о-сото-гари тебя одолеет. И поделом! Ты виноват уж тем…

Да ну его! И не надо, вот не надо про «с больной головы на здоровую». Забыть! R. I. P.

* * *

Умеют они — нас! Белая зависть. А хоть бы и чёрная!

Тут годы и годы методички зубришь, годы и годы практикуешься, вербальное и невербальное шлифуешь. Ненавязчиво погрузить объект в состояние вины, навязав ему себя в имидже праведника. Приосаниваешься спустя годы и годы: вот я и профи!

А тут…

Что умеют, то умеют, заразы!

Да, ещё! Ведь что характерно. Тот самый казус в тысячу знаков для затычки дыры — про бездетную супружескую пару из Любека — ведь не из пальца высосан второпях, но имел место быть на самом деле. Вот и верь им после этого. Или не верь…

* * *

А мамонт вымер.

Синекдоха синекдохой, но здесь и сейчас — про конкретного мамонта, с кафедры мастерства. Так будет с каждым, кто покусится!.. Она же сказала (ну, подумала): уб-била бы! И — ага!

Но — нет. Мамонт кафедры вне списка жертв. Ничего плохого ей не сделал. Наоборот! Вы помиритесь с ним, по размышленьи зрелом. Себя крушить и для чего!

Подумала. Мельком: интересно, в интиме он так же изобретателен и замысловат, как в речах? Но мельком. Ибо исключено. Какая жуткая специфическая внешность. Критерии…

Он, мамонт, после той лекции: а вас я попрошу остаться. Факультатив, tete a tete. Надеюсь, сказал, я правильно понят. Ваш, сказал, текст — ведь чистый Веничка. Поток сознания без русла, без направления, без ничего. Но! В том-то и! Океан, сказал, тоже не имеет русла и направления, но… Вот, сказал, Солярис. Читали? (Читала). Улавливаете? (Смутно). Что там, в Солярисе, всплывает — неважно, сказал, для Соляриса, но почему-то важно тому, перед кем это всплывает. М? (Следующая пара — через пять минут. Кофеёк стынет!) Ангел ходит голым — тот же уровень. М?

Слушать приятно, подвох очевиден.

Да охмурял просто. Не получилось. Раньше всегда получалось. С кем только ни. О, мамонт, о! Да, неказист. Но мысль, мысль! Мысль интересная! Любая сочтёт за честь! А тут — облом.

Как же?! А разве не…

Не.

Почему, однако?

Потому. Какая жуткая специфическая внешность. В человеке всё должно быть прекрасно. И мысли, и… внешность.

Хотя в какой-то момент вдруг возникло…

Нет, это не этого. Морок! Кыш!

И мамонт вымер. Сам по себе. Потом. Без чьего-либо соучастия. Лежал в халате и с небритою бородою. Такова была его последняя воля. Все мы лишь гости на этой планете. Погостил? И будет!

Как хороши, как свежи были розы…

Она была в Париже. По случаю. Сорбонна, всё такое. Но через фатальное невозможно прислала прощальный букет.

И кто-то ещё говорит: платоническое — чушь собачья.

Сами вы чушь собачья! Уличители, понимаешь! Уб-била бы, понимаешь! Что вы понимаете вообще!

* * *

Ангел ходит голым — ведь чистый Веничка. Спасибо за понимание и толкование, учитель. Очевидно, решал какую-то свою проблему сути мастерства, Ангел под руку, пришёлся кстати. На первый взгляд, изощрённо обхаял, уничтожил. Автор, с изменившимся лицом беги к пруду — топиться. Но лишь на первый взгляд. Обо всём и ни о чём и тем самым обо всём. Не любо — не слушай, а врать не мешай.

Вещун Саныч Казачьих бань — показательная реинкарнация. Зря ли ненароком пробросила Венича в его адрес. Вещун чуткий, заценил. И стало так. Саныч и Венич — одно… значно. Банный веник — да-да. Но и Веничка с непременным сопутствующим ласковым матерком — куда ж без!

Глава 7

Лёва Воркуль — другой коленкор. Хотя тоже не красавец, даже противен. Но колоритен. Оперативный псевдоним — Роджер.

Простая, казалось бы, истина: чем более колоритен, тем менее достоверен. Однако нас возвышающий обман дороже какой-то тьмы низких истин. Лёве ли не знать! Мэтр фотографии как искусства. Не ремесло (низкая истина), но искусство (возвышающий обман). Всё левое крыло пятого этажа на факультете — кафедра фотодела. Студенческий сленг: этаж красных фонарей. Брысь, ассоциации! Рождение фотографии — только при красных фонарях. И в темноте, конечно, и в темноте. Наука умеет много гитик.

Молодые-да-ранние с «мыльницами», сдающие в ателье, на голубом глазу предъявляющие стопку фоток ради зачёта — сразу: пшли вон!