Ангел-хранитель

Она улыбнулась такой улыбкой, от которой у Максима почему-то защипало в носу, и ответила ясным голосом:

– Это хрустальное яйцо – символ целебных ангеловских вод и, значит, символ жизни. А жизнь… всегда несимметрична.

– Мне кажется, эти грани должны с чем-то совпасть, – стараясь не смотреть в ее глаза – и бывают же такие! как озера, ей-богу, – сказал Максим. – Ну, как ключ в замочную скважину входит.

– Первый раз слышу такое предположение, – удивилась та. И заметила: – А у вас и лупа с собой!

В ее голосе прозвучало при этом такое чистое любопытство, что Максим выпалил:

– А я следователем хочу быть.

Ему показалось, она хочет еще о чем-то спросить, и он обрадовался, что ей интересно, кем он хочет быть, а может, и почему хочет, но тут с улицы донесся шум.

– Что случилось? – спросила Надежда Андреевна с тревогой.

А Лушка не чувствовала в эту минуту никакой тревоги. Голова ее лежала у Степана на плече, и не было для нее большего покоя, большего счастья.

Степан ласково поцеловал ее в макушку.

– Поспи еще, шебутная ты моя, – сказал он.

И, осторожно высвободив руку из-под ее головы, поднялся с кровати.

– Уходишь? – вздохнула Лушка. – Оставался бы.

– Корове накосить надо. – Он отвел взгляд. – Потом до ночи в колхоз.

– Я не про то. – Она, наоборот, не сводила с него зеленых сверкающих глаз. – Совсем у меня оставался бы.

– Сама же понимаешь.

Он все-таки взглянул на нее. Лушка увидела, как мгновенно пересохли у него губы. Он хотел ее всегда, она это знала.

– Не понимаю, – безжалостно отрезала она.

– Семья у меня.

– Ой, держите меня трое! – зло воскликнула Лушка. – Моль водяная – семья?

– Какая моль водяная?

Вот же острый язычок у девки!

И сразу он вспомнил этот язычок по-настоящему – все его заманчивые движения, – и почувствовал, как его окатывает жаркой волной.

– А Наташка твоя кто? – хмыкнула Лушка. – Моль водяная и есть. От скуки сдохнешь. Да неужто ты с ней спишь? Ни в жизнь не поверю!

– Сплю, не сплю – не об том речь, – поморщился Степан. – Сын у нас.

Он быстро поцеловал Лушку и, с трудом оторвавшись от нее, вышел из избы.

– Сын… Подумаешь! – сердито выкрикнула она, когда стихли его шаги. – Да я захочу, сразу двойню рожу! Посмотрим, чья тогда возьмет.

– Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковав нашу границу во многих местах и подвергнув бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие.

Голос Молотова звучал из открытого окна директорского кабинета, там был включен на полную громкость радиоприемник. Надя, вожатый Максим Матвеев, пионеры, сотрудники музея – растерянные, потрясенные – слушали молча.

– Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду, – слушал в своей мастерской на Якиманке Павел Кондратьев.

Он обвел взглядом мастерскую – начатое чеканное панно, медную фигурку танцовщицы, золотистую композицию с цветами и травами, – в тоске обхватил руками голову и замер.

– Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда, – неслось из репродуктора на площади деревни Ангелово.

Наталья с ужасом прижимала к себе нахмуренного сына Петьку и искала глазами мужа, да разве найдешь его…

– Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наша доблестная армия и флот и смелые соколы советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар по врагу. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!

Голос в радиоприемнике умолк. Вера с грохотом задвинула ящик своего стола, в который, когда началось это обращение к гражданам и гражданкам, как раз убирала папку с документами.

– Вера! Ты слышала?!

Ужас плескался в глазах вбежавшей в директорский кабинет Нади.

– Слышала… – процедила Вера. – Соколы!.. Господи, какая глупость!

– Почему глупость? – растерянно спросила Надя.

– Потому что Киев бомбят! Ты не слышала, что ли?

– Но их же прогонят! – воскликнула Надя. – Их скоро прогонят от нашей границы!

– А ты знаешь, где Киев? – Вера наконец не выдержала, сорвалась на крик. – При чем здесь граница?! Это война. Настоящая война.

– Фашистов разобьют. Я уверена, – твердо сказала Надя.

– Вопрос – когда? – сердито бросила Вера. – И какой ценой.

– Ой, Степушка, соколик мой! На кого ж ты нас покидаешь?!

– Чего воешь, как по покойнику? – Авдотья взяла невестку за плечо сухой скрюченной рукою и с неожиданной силой оттащила ее от Степана. – Да отойди ты! Дай сына обнять.

– Гляди там, Степа, – сказала она, трижды его целуя. – На тебя у нас вся надёжа. Вертайся живой-здоровый.

– Ладно, мать, – улыбнулся Степан. – Раз надежа – постараюсь.

Лушка смотрела на него не отрываясь, но подойти не решалась – стояла за углом сельмага, рядом с которым вся деревня провожала мужиков и парней на фронт.