Ангел-хранитель

– Конечно, – ответила Лида.

– Садитесь, – сказал водитель, притормаживая и открывая окно «Волги». – Подбросим.

– Спасибо.

Прохожий поздоровался со всеми и сел рядом с водителем. Он был высокий, и из-за спинки сиденья Лиде был виден его седой стриженый затылок.

– На леченье прибыли? – спросил водитель.

– Родню навестить.

– А вы кто ж будете?

– Кондратьев. Федор Тимофеевич.

Когда Андрей почти вынес мать из остановившейся с тормозным скрежетом машины, Лида была бледнее, чем в тот день, когда он сказал, что имеет право видеть своего отца.

– Может, вы тут посидите, отдышитесь, а я пока за врачом сгоняю? – испуганно спросил водитель.

– Не надо… – проговорила Лида. – Сейчас… Извините…

Он не был потрясением для ее глаз, и она понимала почему: Андрей был так похож на него, что она не отвыкла от этого гармонично вылепленного лица, и от этой глубокой вертикальной морщины, перерезающей переносицу… Не от вида его все у нее внутри перевернулось, а от того, что она поняла: он здесь, он есть, он смотрит на нее. И сердце вместе со всем ее нутром перевернулось тоже, и боль при этом оказалась такой, что она чуть не задохнулась.

Сын смотрел на нее с тревогой, а на Федора старался не смотреть вовсе – обходил его взглядом. Федор же не старался не смотреть на Андрея – он просто не смотрел ни на кого, кроме Лиды. Молчал и смотрел на нее.

– Может быть, мы поедем? – наконец сказал Андрей. – Дома поговорим.

– Да-да, – сказала она. – Поедемте.

Кроме удивленного водителя, у каждого из тех, кто садился в машину посреди Оборотневой пустоши, было в эту минуту ощущение, что сорок лет, прожитые порознь, – преграда неодолимая.

«Волга» остановилась возле директорского флигеля – возле того входа, который назывался гостевым. Через него входили в комнаты, отведенные сейчас Лиде с сыном и невесткой. Все вышли из машины.

– Вы зайдете? – спросил Андрей.

Федор посмотрел на Лиду. Та опустила глаза.

– А Семен где? – спросил он.

– На работе, – ответил Андрей.

– Пойду поздороваюсь.

Он пошел по аллее к главному корпусу. Андрей сделал было движение, чтобы идти за ним, но взглянул на мать и остался.

Когда вошли в дом, Лида опустилась на стул и застыла, глядя перед собою неподвижным взглядом.

– Не понимаю, что за онемение на меня нашло! – сердито произнес Андрей. – Сейчас же пойду и поговорю с… Федором Тимофеевичем.

– Как хочешь.

– А ты?

– Он не сказал мне ни слова.

– Но он приехал к тебе, – заметил Андрей.

– Он приехал случайно, – покачала головой Лида. – Просто навестить родню. Что ж, сетовать не на кого. Я сама виновата.

– Мама, ну хватит, – поморщился Андрей. – Эти разговоры о вечной вине… Что было, то прошло. Важно, что дальше будет.

– Да ничего не будет, – невесело улыбнулась Лида. – Разве ты не понял? Вся жизнь врозь. Через это не переступить.

Андрей расстроенно молчал. Возразить ему было нечего.

Андрей возвращался с электрички сердитый. Он пытался убедить себя, что причина его отвратительного настроения заключается в том, что весь день сегодня был потрачен на закупку сувениров, список которых – водка, икра, матрешка – оставила ему Николь, но сам понимал, что дело совсем не в усталости.

Дело было в несуразности, просто глупости всего, что происходило в последние дни вокруг него. Да и с ним самим.

Пройдя мимо баньки, он услышал, что кто-то есть на берегу пруда, над которым она стоит. Андрей машинально обернулся и увидел Лукерью. Наверное, она только что вышла из воды – платье было надето на мокрое тело, и все оно было видно под облепившим его светлым ситцем.

– Здравствуйте, Лукерья, – сказал он.

Она вскрикнула, обернулась. И увидела его. А он увидел в ее глазах такую радость, которую невозможно скрыть, даже если и захочешь. Да она и не хотела, кажется.

– Вы! – воскликнула она.

И, сообразив, что стоит все равно что голая, сделала быстрый жест, пытаясь прикрыться, но тут же поняла, что это не получится, и опустила руки. Она стояла перед ним в самом соблазнительно-интимном виде, но нисколько не кокетничала, а только смотрела на него. А он смотрел на нее, все равно что голую, и чувствовал не вожделение – впрочем, было бы неправдой сказать, что он не чувствовал его, – а что-то такое, чему не знал названия.

– В магазин ходили? – спросила она наконец.

– Ездил в Москву. За подарками для парижских друзей.

– Домой уезжаете?

Тень мелькнула по ее лицу. Она не хотела, чтобы он уезжал, он мог в этом поклясться.

– Да, – кивнул Андрей.

– Когда же?

– Завтра.

– Вы будто не рады, – заметила она.

– Не рад.

– Почему?

– Приехал мой отец.

– Это кто же?

– Федор Кондратьев.

– Да вы что?! – ахнула она. – О господи…

– Это тяжелая семейная история, – сказал Андрей. – Моя мама уехала отсюда в Гражданскую войну беременная и не сообщила отцу, что я родился. А мне не сказала, что он жив. Я вообще не знал, кто он.

– Ну так теперь же знаете, – пожала плечами Лукерья. – Отчего ж сердитесь?

Он засмеялся – и от того, как блеснули в закатных лучах под мокрой тканью ее плечи, и от того, что она сразу и точно поняла, что с ним происходит. Он сердится, именно так. И от этого не может видеть вещи в той простоте и ясности, в какой видел их всегда.