Ангел мой, Вера

— Да что вы все как сговорились, за шутку держите! — обиделся Артамон. — Натурально, женюсь, на его вот сестре, на Вере Алексеевне.

— И молчал до сих пор?! Ты-то, Сережа, что ж?

— Будешь тут молчать… он меня мало не к барьеру грозил поставить, если разболтаю.

— Ай, Артамоша, молодец! — гаркнул Злотницкий. — Хвалю! Вот это по-нашему — влюбился, так нечего медлить!

— Друг! Артамон! Прощай, свобода!

— Я медлить не люблю-ю-ю! — сатанинским басом пропел Волжин. — Сейчас мы денщика того… за шампанским.

— Господа, шестой час утра, какое шампанское? — пытался слабо протестовать Александр Захарович. — Хороши мы будем на плацу, нечего сказать.

— Ничего, Саша, мы в меру. Могий вместити… Артамон, а мальчишник? Непременно мальчишник! Господа, качать капитана!

— Идите к черту! Уроните или об потолок стукнете…

Александр Захарович оттянул брата в сторону.

— Послушай, ты говорил с отцом?

— Покуда нет, да вот поеду в Тамбов…

— Frateculus meus¹³, я тебе решительно удивляюсь… или, пожалуй, не удивляюсь, вечно ты все делаешь навыворот. И уж сразу «женюсь». Ее родителям, я полагаю, ты тоже еще ни слова не сказал? Ну а как откажут?

— Кому, мне? — удивленно спросил Артамон.

Александр Захарович только развел руками, а потом не удержался и весело хлопнул брата по плечу.

— Что папаша-то скажет, ты подумал? Черт… какой-то ты этакий — невозможно тебя не любить.

— Твоими бы устами…

Рыцари, подвиги, дамы — все это так и кружилось в голове Артамона, и на следующий день ему пришла в голову блистательная идея. После учений он подошел к Злотницкому и, стараясь говорить как можно беззаботнее, спросил:

— А что, Юзе, можешь мне наколоть буквы, как у тебя?

Злотницкий носил на руке наколотые порохом инициалы М.D., уверяя, что сделал татуировку в Париже, в честь красавицы актрисы, подарившей его своей благосклонностью.

— Э-э, да ты, капитан, гляжу, бесишься всерьез. Что хочешь?

— Вот так. — Артамон пальцем показал на кисти. — Латинскими буквами — «Вера».

— Уж сказал бы сразу — «верую», — пошутил Злотницкий. — Знаешь, чего тебе недостает? Рыцарского щита с гербом твоей прекрасной дамы.

Вечером к Злотницкому набилась компания — выпить еще раз за жениха, позубоскалить… Артамон выслушивал товарищескую болтовню благосклонно. Он не сомневался, что слухи уже дошли до Никиты, но не нашел кузена в явившейся к нему с поздравлениями толпе. Впрочем, и без Никиты доброжелателей хватало. Принесли шампанское, гитару, и пошел кутеж — видимо, товарищи решили устраивать мальчишник при каждой возможности. Злотницкий, еще сохранявший относительную трезвость, велел поставить на стол побольше свечей и принялся за дело: сначала накалывал иголкой контур каждой буквы, от большого пальца к указательному, потом острием прорывал кожу между точками и затирал ранки порохом.

— Это, верно, чтобы в ином месте не забыть, — сострил Волжин.

Гуляки примолкли — острота вышла чересчур соленой даже для подвыпившей компании.

— Вашу шутку, — не поворачиваясь, медленно и внятно проговорил Артамон, — я считаю в высшей степени неуместной. А вы сами как думаете?

Поручик, словно пригвожденный к месту этим вопросом, беспомощно покрутил головой. Дело, которое он, очевидно, рассчитывал свести к пикантной болтовне в мужском кругу, вдруг начало обретать для него нешуточный оборот. Ссору развел Александр Захарович. Он обнял брата за плечи, быстро сказал ему на ухо: «Полно, не сердись, видишь, он в стельку пьян», а поручику посоветовал:

— Вышли бы вы отсюда проветриться… что вам, места мало?

Поручик, которого столь недвусмысленно выставляли за дверь, точно маленького, покраснел, задумался, не обидеться ли, но лезть на ссору с Артамоном и доброй половиной офицеров не решился.

— А в английской армии, — задумчиво произнес кто-то, — я слышал, татуируют дезертиров и буянов. Накладывают такую штуку с гвоздями и бац молотком, потом…

Артамон понимал, что товарищи его «проверяют», нарочно рассказывают всякую чушь, а потому, прикусив губу, не сводил взгляда с Злотницкого и старался не вздрагивать, чтобы не испортить рисунка. Закончив, Злотницкий стер платком, смоченным водкой, с руки «пациента» кровь, перевязал кисть полосой чистого полотна и подмигнул:

— На вечную память.

С повязкой на руке Артамон проходил неделю; впрочем, и Вера Алексеевна с родными на несколько дней уехала погостить к друзьям на дачу. Чтобы видеться с ней хотя бы урывками, Артамон был готов совершенно жертвовать сном — отправляться на дачу вечером и возвращаться в казармы поутру к началу учений. Но кавалергарды ждали последнего смотра перед отбытием в Петербург, и ротный командир, что называется, натягивал удила. Штрафы сыпались на изрядно развинтившихся гвардейцев, как из мешка. Рисковать арестом за опоздание Артамон не хотел. Вдруг, пока он будет сидеть на гауптвахте, Веру Алексеевну увезут уже не на дачу, а в деревню? Прощай тогда возможность объясниться в ближайшее время… Оставалось ждать — и терпеть.