Ангел мой, Вера

— Только не позволяйте мужу таскать сладкое перед обедом, — сострил кто-то.

— Шутки шутками, а я помню, как мы в Баварии… Приятели мои, едва устроившись, поехали добывать вина, а я искать кондитерскую.

Артамон был в совершенном восторге: помимо всего прочего, государь император, встретив ротмистра Муравьева в дворцовом карауле, поздравил его и посулил подарок «на зубок». Артамон познакомил Веру Алексеевну со своим двоюродным братом, капитаном лейб-гвардии Сергеем Муравьевым-Апостолом, и посетовал, что второй брат, Матвей Иванович, в отъезде. Вера Алексеевна подивилась общей муравьевской черте — внимательному тяжеловатому взгляду. У Сергея Ивановича глаза были всезнающие и насмешливые, как на портрете молодого Вольтера. Отчего-то, глядя на него, Вера Алексеевна вспомнила Никиту и тихонько спросила мужа:

— А отчего Никиты Михайловича нету?

Муж как будто слегка смутился.

— Не знаю, Веринька. Должно быть, занят.

Он скрыл от жены, что, желая избежать неприятной встречи, отослал приглашение из всех родственников только Сергею, а в остальном решил положиться на волю Божью: если Никита и Александр Николаевич, из родственных чувств, сами нанесут ему визит, так тому и быть. Они не явились.

— Вы, кажется, ровесники с моим мужем? — спросила Вера Алексеевна у Муравьева-Апостола.

— Как можно, Сергей Иванович на два года младше, — ответил вместо кузена Артамон, таким тоном, словно жена предположила полную несуразицу. — Два года полных, да еще пять дней.

— Как вы, однако, пресерьезно это считаете.

— Нельзя иначе, — ответил Сергей Иванович полушутя. — У Муравьевых старшинством считаются до дня, а родством до десятого колена.

В гостиной, где подали чай, было людно и весело. Помимо армейской молодежи, явились и несколько юношей в штатском, родственников или приятелей. Один из них, семнадцатилетний студент, хилый и восторженный, засыпал хозяина вопросами, к большому удовольствию окружающих.

— Скажите, господин ротмистр, что, по-вашему, в бою самое опасное?

— Это смотря в каком бою, — серьезно ответил Артамон.

— Что значит в каком?.. — Юноша беспокойно переступил с ноги на ногу. — В бою вообще!

— Голубчик мой, не бывает «боя вообще». Если, скажем, два конных строя — это одно, а если пушки против пехоты — совсем другое. Если опять-таки у одних сабли, а у других пики…

— Ах ты господи! — нетерпеливо сказал юноша. — Ну хорошо, предположим, вы в бою съедетесь с противником и начнете рубиться, что тогда самое опасное?

— Когда противник левша, — с уверенностью ответил Артамон, вызвав общий смех.

— Да скажи ты ему наконец, кузен, что в бою самое опасное струсить, не мучай его! — воскликнул Сергей Муравьев. — Он на эту тему целую речь заготовил, да никак подвести не может.

Разговор завертелся вокруг войны — заговорили о случайных встречах. Кто-то вспомнил, как при отступлении сошлись на обочине отец с сыном и расстались навеки. Сергей рассказал, как несколькими часами разминулся с Артамоном в Гейдельберге и как встретил двоюродного брата Николая, шагавшего пешком, с двумя патронными сумами и двумя ружьями за плечом (солдаты их батальона падали от усталости, и офицеры, отдав лошадей под вьюки, все взялись пособить). От воспоминаний о встречах перешли к разговору о подвигах, о том, как люди исключительно робкие на войне проявляли недюжинную храбрость, а храбрецы пасовали перед досадными мелочами мирной жизни. Артамон, убежденный в том, что сегодня ему будет прощена любая дерзость, сострил, глядя на кузена:

— Вот Сергей Иванович, например, теперь с дамами робеет, а какой удалец был в двенадцатом году.

— А ты, гляжу, сейчас орел, а летом в Москве две недели прятался, пока письма от отца ждал, — с улыбкой мгновенно парировал тот.

На мгновение повисла тишина… а потом мужчины грянули хохотом. Присоединились к ним и дамы. И совершенно искренне заливался Артамон, хлопая себя ладонью по коленке.

— Ну, Сережа, тебя голыми руками не возьмешь, — отдышавшись, с восторгом проговорил он.

— Кушайте на здоровье, — ответил тот, как уличный разносчик, нарочито ударяя на «о». Дамы снова засмеялись.

Вообще обед удался, хоть хозяева и устали до крайности. Артамону, привыкшему к шумным многолюдным обществам, было легче, но Вера Алексеевна чрезвычайно утомилась и в душе была рада, что муж никого не задержал разговорами и просьбами посидеть еще. Распорядившись убрать со стола, она опустилась в кресло в гостиной. Ее зазнобило вдруг. Артамон, тихонько подойдя, коснулся плеча жены — Вера Алексеевна решительно отвела его руку.

— Прости, я устала… я хочу побыть одна.

Он, должно быть, почувствовал что-то…

— Ангельчик, ты довольна? Тебя не обидел ли кто-нибудь?

— Нет, Артамон, нет, — начала Вера Алексеевна и поняла, что сдерживаться не в силах. — Зачем, скажи мне, зачем ты над этим смеялся?

— Над чем? Ах, это… Веринька, да ведь в самом деле забавно. Вспомню, так смех берет — бегал по Москве, как заяц, и…

— Тебе смех… — перебила она, не договорила и прикусила губу.