Ангел мой, Вера

Он развернул последний, оставшийся недочитанным, лист письма — это оказалось завещание. «В случае внезапной моей смерти приказываю и прошу наследников моих отдать дочери моей Вере Муравьевой вологодские мои деревни и мужеска пола сто шестьдесят душ или заплатить пятьдесят тысяч рублей, ибо я теперь за скоростью времени сделать сего законным актом не успела, быв уверена, что воля моя исполнена будет достойными детьми моими». Внизу стояла коротенькая приписка: «Согласен с волею жены моей, это и мое мнение также. Алексей Горяинов». Артамон улыбнулся, живо вообразив себе, как дражайшая belle-mere, закончив письмо, поворачивается к мужу и гневно требует: «Не сиди как пень, напиши хоть слово!»

— Тебе, ангельчик, от маменьки письмо, — сказал он, вернувшись домой, и тут же спохватился, что лист развернут, но было уж поздно.

— Ты прочел?.. — спросила Вера Алексеевна, удивленно поднимая брови.

— Прости, Веринька, я случайно развернул. Впрочем, кажется, там ничего личного и нет.

Она принялась читать, сначала недоверчиво нахмурилась, потом просветлела, протянула мужу письмо…

— Видишь, я теперь тоже наследница и богата, — с улыбкой сказала Вера Алексеевна. — Тебе уж больше не придется жалеть, что взял бесприданницу.

— Как будто я когда-нибудь жалел об этом!

Вера Алексеевна, продолжая улыбаться, отстранила протянутые руки мужа, погрозила пальцем, перевернула лист, явно ища продолжения…

— Как, больше ни слова? Маменька даже записочки не прислала?

— Не было записочки, ангельчик, один только лист мне Сережа передал, — соврал Артамон, подумав, что завтра же надо будет условиться с Сергеем Горяиновым.

Горяинов, впрочем, узнав о материнском завещании, не спешил радоваться за сестру. Он сначала недоверчиво фыркнул, потом надулся.

— Однако! — обиженно произнес он. — Отчего ж не Софье или Алексею, как старшим? Отчего, в конце концов, не поделить поровну между нами всеми? Впрочем, неудивительно… маменька Верку всегда любила больше других, уж и не надеялась, что та замуж выйдет.

— Если вы, корнет, не в состоянии найти добрых слов для своей сестры, то извольте выражаться с должным уважением о моей жене! — резко сказал Артамон.

— Это даже и несправедливо, в конце концов. Нечего сказать, подложила мне маменька свинью… премного благодарен!

Артамон нехорошо прищурился, и Горяинов прикусил язык. Но обида взяла верх.

— Ну зачем Вере Новненское и Кондрашино?! Она, слава Богу, за тобой не бедствует… ты наследник, и сестра у тебя министерша, и в полковники тебе через год-другой выйдет… а мне бы эти пятьдесят тысяч так кстати пришлись!

— Смотри не ходи с этим к Вере Алексеевне, не расстраивай ее, — предупредил Артамон.

— Только чтобы не омрачать ваше семейное счастье, учти. У тебя восемьсот рублей в долг будет?

— Я тебе и тысячу найду… Смотри же, если Веринька спросит про письмо, говори, как условились!

Глава 10

В сентябре, когда отошли лагеря, женился и Александр Захарович — на Елене Корф. Венчаться решено было в Теребонях, у отца, и старик Муравьев самолично прислал старшему сыну и невестке письмо, исполненное вежливой кислоты, с намеком, что недурно было бы им наконец «нанести визит». Невзирая на кислоту, Артамон решил, что это добрый знак: папаша сменил гнев на милость. Можно было надеяться, что Захар Матвеевич, умиленный браком младшего сына, не станет портить праздник нотациями. Катишь прислала записочку и от себя, не преминув заметить, что Toinette Корф уже замужем. «Ужасть что за кривляка», — добавила она. «Быстро же ты, сестрица, ее разлюбила», — с улыбкой подумал Артамон.

Вера Алексеевна вспомнила, как минувшей осенью, подъезжая к Петербургу, испуганно сжимала руку мужа. Теперь он делал то же самое, и его рука заметно вздрагивала.

— Ты только не беспокойся, — уговаривала Вера Алексеевна. — Твой отец добрый, хороший человек, он так тебя любит…

— Добрый-то добрый, — опасливо говорил Артамон. — А ну как рассердится?

Впрочем, вышло даже лучше, чем они надеялись. Все оправдательные речи вылетели у Артамона из головы, как только, вступив в прохладную низенькую гостиную с желтыми полами, он увидел отца.

— Папенька, вы ведь нас так и не благословили, — сказал он.

Вера Алексеевна опустилась на колени рядом с ним, крепко держась за локоть мужа. Захар Матвеевич хотел, видно, что-то сказать, гневно пошевелил бровями, но не подобрал слов. Махнув рукой, он снял со стены старинный образ, благословил молодых и тут наконец-то дрогнул — обнял и перекрестил сына, потом деликатно приложился жесткими губами ко лбу невестки.

— Ничего, ничего… дай Бог. Все-то вы, молодые, норовите по-своему, не по-нашему. Мой батюшка, а твой дед за такое своевольство тебя бы в загривок благословил. Нравный был старик… да. Восьми лет меня в службу определил, и не чичирк. А я — ничего, я прощаю… Что раньше не бывал?

— Совсем времени нет, — смущенно отвечал Артамон.

— Совести у тебя нет! Забыл отца… Хоть бы за зиму съездил раз — чай, отпуск бы дали.