Ангел мой

Ангел, таким образом, познал все радости беспутного детства. Ещё не научившись как следует говорить, он уже был посвящён во все кухонные сплетни. Он принимал участие в тайных ужинах на кухне. Случалось, мать купала его в ирисовом молоке у себя в ванной, а другой раз наскоро обтирала уголком полотенца. У него бывало несварение желудка, когда он объедался конфетами, и бывали голодные спазмы, когда его забывали покормить обедом. Шарлотта Пелу демонстрировала его на Праздниках цветов, где он умирал от скуки, кое-как одетый и весь в соплях, но утопающий во влажных розах, зато в двенадцать лет он однажды развлекался по-королевски в подпольном притоне, где одна американская дама пригоршнями швыряла ему луидоры для игры, называя при этом «маленький шедевр». Приблизительно в это же время госпожа Пелу одарила его аббатом-наставником, с которым распрощалась через полгода, «потому что, – призналась она, – пока эта чёрная сутана попадалась мне на каждом шагу, мне всё время казалось, что я приютила бедную родственницу – а что может быть тоскливее бедной родственницы, живущей в твоём доме».

В четырнадцать лет Ангел хлебнул коллежа. Коллеж ему не понравился. Ангел, не терпевший никакой неволи, дал дёру. Госпожа Пелу нашла в себе силы вновь заточить его и в ответ на плач и проклятия сына, заткнув уши, с криком: «Я не хочу это видеть! Я не хочу это видеть!» – попросту сбежала. Это был воистину крик души, потому что она даже покинула Париж в сопровождении не слишком щепетильного молодого человека и вернулась только через два года, одна. Это было её последнее любовное приключение.

Она нашла Ангела чересчур повзрослевшим, тощим, как щепка, с кругами под глазами и сквернословящим на каждом шагу. Она принялась бить себя в грудь и забрала Ангела из коллежа. Он тут же перестал чем-либо заниматься, потребовал лошадей, машин, драгоценностей, приличного месячного содержания и в тот момент, когда мать снова стала бить себя в грудь и закатывать истерики, остановил её следующими словами:

– Госпожа Пелу! Не волнуйтесь. Глубокоуважаемая матушка, одних моих усилий недостаточно, чтобы пустить вас по миру, этого не случится: вы умрёте в тепле под вашим американским пледом. Видишь ли, у меня нет никакого желания садиться за решётку. Твои деньги – мои деньги. Дай мне свободу. С друзьями я ограничусь обедами и шампанским. Что же касается прекрасных дам, то я, как ваш истинный сын, вряд ли расщедрюсь на что-либо большее, чем изящная безделушка, да и то ещё хорошенько подумаю.

На том он повернулся к ней спиной, а она, посчитав себя счастливейшей из матерей, залилась слезами умиления. Когда Ангел начал вдруг покупать автомобили, она было снова впала в панику, на что он посоветовал ей аккуратней следить за расходом бензина и продал лошадей. Обычно он сам проверял расчётные книжки обоих шофёров; считал он быстро, никогда не ошибался, и цифры, которыми он поспешно исписывал листы бумаги, были на удивление стройными, чёткими и выпуклыми, что никак не соответствовало его крупному и неторопливому почерку.

Ему исполнилось семнадцать, и он стал походить на дотошного престарелого рантье. Он был всё такой же красивый, но только очень худой, у него появилась одышка. Не раз госпожа Пелу встречала его на лестнице, ведущей в погреб, откуда он возвращался, пересчитав бутылки, которые хранились там в ящиках.

– Ты не поверишь, Леа! – говорила госпожа Пелу. – Всё так хорошо!

– Слишком хорошо, – отзывалась Леа. – И это плохо кончится. Покажи-ка мне язык, Ангел.

Он высовывал язык с непочтительной гримасой на лице и другими ужимками, которые ничуть не шокировали Леа, она была слишком близким другом семьи, что-то вроде доброй крёстной, которую Ангел называл на «ты».

– Говорят, этой ночью тебя видели в баре со старухой Лили и будто бы ты сидел у неё на коленях – это правда? – спросила как-то Леа.

– На коленях? – рассмеялся Ангел. – Да у неё давно нет никаких коленей! Они потонули в её теле.

– А правда, – продолжала Леа ещё более строгим тоном, – что она угощала тебя джином с перцем? Ты знаешь, что от таких напитков плохо пахнет изо рта?

Уязвлённый Ангел наконец всё же огрызнулся:

– Не понимаю, к чему этот допрос: ты же сама всё видела, ведь ты просидела всю ночь в задней комнате с Патроном-боксёром.

– Совершенно верно, – невозмутимо отвечала Леа. – И он, слава Богу, ничуть не похож на эдакого маленького потаскунчика. Кстати, запомни: в мужчинах привлекательны не только смазливая мордашка да масленые чёрные глазки.

В ту неделю Ангел наделал много шума, он гулял ночью на Монмартре с девицами, которые называли его «птенчиком» и «красавчиком», однако это трудно было назвать развлечением, он кашлял и жаловался на мигрени. И госпожа Пелу, которая всеми своими тревогами делилась со своей массажисткой, с корсетницей госпожой Робо, со старухой Лили и с тощим Бертельми: «Ах, для нас, матерей, жизнь сплошное мучение», – плавно перешла из состояния счастливейшей из матерей в состояние матери-мученицы.