Ангел-мститель (СИ)

— Зачем? — спросил он без малейшей тени удивления. — Ее больше не существует.

— Еще и как существует! — хмыкнул я. — И мне жить спокойно не дает!

— О моей подопечной такого сказать было нельзя, — никак не отреагировал он на мою попытку оживить разговор. — Именно поэтому я и говорю, что тот человек, который доставляет неудобства Вам, не имеет никакого отношения к тому, которого знал я.

— Позвольте с Вами не согласиться, — возразил я. — И привести в доказательство следующие факты: Ваша… ее, кстати, сейчас Мариной зовут… так вот, Марина — подруга моей подопечной, которая одновременно является моей женой — я в видимости работаю. Меня Марина раскусила практически в момент нашего знакомства, но заговорила об этом вслух относительно недавно. После чего, как Вы догадываетесь, к ней направляли и хранителей, и целителей, и даже карателей — она любые попытки воздействия воспринимает в штыки.

— Это — ее личное дело, — бесстрастно заметил он.

— Нет уж, извините! — начал уже раздражаться я. — Ее агрессивность не на пустом месте взялась! Как мы с Вами оба прекрасно знаем, при возрождении глубинная сущность человека остается неизменной. Вот я и должен в ее сущности разобраться, раз уж нам с ней никуда друг от друга не деться. Я не успел Вам еще один факт изложить — она сейчас сотрудничает с карателями по искоренению зла, к которому у нее обнаружились яркие способности, а я у них — нечто вроде посредника. И как прикажете мне с ней общаться, если она во всех хранителях — Вашими, не исключено, стараниями! — ничего, кроме смирительной рубашки не видит?

— Я понял Ваш намек, — все также бесчувственно отозвался он, — но потому я и не вижу смысла в этом разговоре, что мне никогда не приходилось особо активно на нее влиять.

— Никогда? — недоверчиво спросил я, пытаясь представить себе мирную и податливую Марину.

— Никогда, — спокойно повторил он. — Она была очень спокойным и уравновешенным человеком, живущим в окружении любящих и желающих ей только добра людей. Она никогда не рвалась в лидеры и потому не нажила себе ни единого врага. И когда у нее случались редкие вспышки раздражения, мне достаточно было напомнить ей о близких — и она сама подавляла в себе недовольство, а мне оставалось лишь порадоваться ее умению отвечать добром на добро.

Я вдруг вспомнил Татьяниных родителей, искренне желающих ей одного только счастья и благополучия, и ее молчаливое кипение в ответ на их настойчивость.

— Но вспышки все же были? — задумчиво переспросил я. — В ответ на что-то конкретное?

— Разумеется, были, — терпеливо ответил он, — люди никогда не бывают довольны абсолютно всем. Но они были настолько кратковременными, что моего вмешательства практически не требовалось. Именно поэтому конец… — впервые запнулся он, — показался мне настолько неожиданным. На какое-то мгновенье ее словно подменили — и этого мгновенья оказалось достаточно, что она сама, своими руками, в каком-то упоении уничтожила свою жизнь и все, что было создано в ней ее, и не только ее, руками.

Меня так и подмывало спросить: «Как?», но, честное слово, язык просто не повернулся. Кроме того, внезапно в голову мне пришел куда более важный вопрос.

— Подменили? — протянул я. — А может, браконьер вмешался?

— Нет, — коротко ответил он. — Проверяли. Иначе бы она просто не получила еще одну последнюю жизнь.

— Вы уверены, что совсем последнюю? — с нажимом спросил я в надежде, что мои давние подозрения окажутся несостоятельными.

— По крайней мере, так мне сказали по окончании расследования, — уклончиво ответил он.

— Но ведь Вы не можете не понимать, — медленно проговорил я, — что ее ждет, если она не прекратит упорствовать в своей уверенности, что хранители бесполезны…. нет, даже вредны?

— Она уже не является моей подопечной, — возразил он мне. — Я больше не несу ответственности за ее мировоззрение.

— А за то, что привело ее к этому мировоззрению, Вы тоже ответственности не несете? — процедил я сквозь зубы.

— Я несу полную ответственность, — забубнил он, словно в сотый раз эти слова повторял, — за то, что неправильно выбрал свое признание, и считаю безусловно справедливым отстранение меня от каких бы то ни было земных контактов.

У меня мелькнула страшная мысль, что придется-таки признаваться Марине, что и среди нас встречаются узколобые приверженцы инструкций. А потом лет двадцать доказывать, что только встречаются, а не преобладают.

— Значит, что, — с тихой злостью произнес я, — неправильно выбрал призвание, наломал дров, посыпал голову пеплом и умыл руки? И пусть горят эти дрова синим пламенем?

— А что я могу сделать? — отозвался он с первым проблеском чувства в голосе. Ничего-ничего, я с него сейчас окалину безразличия собью — как с Татьяны, когда она дуться начинает.