Ангел от Кутюр

– У меня иной менталитет, западный, а не восточный, – отрезал Жан-Пьер. – Кроме того, я считаю, что это выдумка. Мне лично не встречались такие люди. Погляди вокруг.

– Мы не можем узнать их, Жан-Пьер, – примирительно произнёс Логинов. – Они не рассказывают о своём прошлом. Они живут не для рекламы.

– Возможно…

Их разговор был прерван появлением репортёров. Когда защёлкали фотокамеры, Логинов попросил о чём-то негромко Настю Шереметьеву. Она кивнула и встала. Логинов привлёк её к себе за талию.

– Изобразим подобие нежности. Пусть посплетничают, – шепнул он ей на ухо. Она засмеялась.

Жан-Пьер отступил от них на несколько шагов, любуясь Настиной грациозностью. Она умела профессионально двигаться, профессионально принимала выгодные позы, профессионально улыбалась. И всё у неё получалось естественно, не нарочито, легко, шутя. Ей очень нравилось быть объектом внимания…

– И всё-таки я не согласен, – вернулся Жан-Пьер к прерванному разговору, но уже без раздражения. – Мало кто из людей способен на отречение от всего достигнутого.

– Главное в произведении искусства – это метафора, а не буквальное воспроизведение действительности, – ответил Логинов. – По крайней мере, я исхожу из этого.

– И ещё люди иногда заблуждаются, – добавила Настя. – А потом спохватываются.

– Обычно спохватываются, когда поздно менять что-либо, – сказал де Бельмонт.

– В жизни поздно, а в кино возможно всё…

На следующий день они проснулись поздно. Жан-Пьер долго вслушивался в шум за окном. Привычно для уха шумело море, привычно стучали каблуки по асфальту, привычно кричали чайки. Настя почти неслышно дышала, уткнувшись лицом в подушку. Тонкое одеяло сползло с неё, оголив спину и бедро. Де Бельмонт протянул руку, чтобы коснуться её бедра, но остановил себя, боясь спугнуть сон девушки. Она спала так сладко, что не хотелось будить её. Несколько раз её губы пробормотали что-то невнятное, пальцы шевельнулись, отгоняя что-то невидимое.

Жан-Пьер осторожно выбрался из кровати. Остановившись у окна, он посмотрел на ожившую набережную. Люди толпились у воды под раскрытыми пляжными зонтами. Почему-то вспомнился Ирвин Шоу: «Даже поток машин на шоссе вдоль набережной и толпы людей на тротуарах и на бульваре Круазетт не нарушали благословенной тишины. Пусть хоть сегодня Канн помнит, что он должен быть похожим на одно из полотен Дюфи».

Де Бельмонт отправился в душ. Вернувшись, он увидел, что Настя проснулась. Она сидела, скрестив ноги, и смотрела в окно. Одеяло лежало между колен взбитым комом.

– Надо же, – сказала Настя, услышав де Бельмонта, – за окном Канн, и меня это не удивляет. Меня удивляет, что меня это не удивляет. Всё так, как должно быть. Иначе и не может быть, верно?

– Верно.

Она упала на спину и протянула руки к де Бельмонту.

– Иди ко мне, Жан-Пьер. Мне очень хочется.

Он обожал, когда на её лице появлялось это выражение шаловливой капризности – детское, поэтому невинное.

– Любовь в Каннах, – засмеялась она, обнимая его. – Правда, здорово?

– Что тебе нравится больше: любовь или Канны?

– Любовь. Но когда в Каннах – это красивее, правда?

Он прижался щекой к её груди.

«Мне сказочно повезло. За что судьба поднесла мне такой подарок? Я же почти равнодушен стал к жизни, просто перетекал изо дня в день, просто встречался и разговаривал, выполнял какую-то работу. Всё машинально, всё бессмысленно. Даже с женщинами у меня всё происходило машинально: приятно, но не больше. А теперь я чувствую каждый вздох, мне всё кажется значимым, всё имеет глубокий смысл, всё восторгает. Вот она выгибает шею, и я наслаждаюсь видом этой шеи, пульсирующей жилкой, нежной кожей. Вот она смотрит мне в глаза, и я знаю, что никто в мире больше не смотрит так, потому что нет больше таких глаз, такого света в зрачках, такой искристости взгляда. Вот она берёт меня рукой, и я испытываю то, что никогда не испытывал прежде – желание быть внутри её тела снова и снова, бесконечное желание именно этого тела, а не женщины вообще. И я не перестаю радоваться, не перестаю восторгаться»…

***

– Какой он, этот мэр? – спрашивала Настя.

– Обыкновенный человек, – отвечал де Бельмонт

– Ну как же обыкновенный! Он же мэр! Канны, конечно, не большой город, но такой знаменитый, такой необыкновенный, значит, и мэр должен быть необыкновенный.

– Сама увидишь. Мы уже приехали.

– А почему ты решил познакомить нас? – не переставала сыпать вопросами Настя.

– Хочу похвалиться, – засмеялся де Бельмонт.

– Чем похвалиться?

– Тобой… – Он надавил на тормоз и машина остановилась. – Я ужасный хвастун. Ты ещё не знаешь всех моих качеств.

Она приняла шутку и потрепала его по голове.

– Ты испортишь мне причёску, – предупредил он.

– У тебя нет причёски, – возразила она.

– Жан-Пьер, рад видеть вас! – в двери появился мужчина среднего роста. – Добрый вечер, мадемуазель. Много слышал о вас.

– Надеюсь, только хорошее?

– Разумеется! Плохое не задерживается во мне, пролетает сквозь меня, как сквозь сито.

Де Бельмонт представил их.

– Филипп де Валлон, мэр Канн… Анастасия Шереметьева, самая удивительная женщина в мире.