Ангел сердца

Уцепившись за эту мысль, я стала размышлять, чтобы хоть как-то отвлечься от пустой реальности. Я всегда считала, что внешность, учеба, несчастная любовь – это лишь повод, красивый предлог, стремление к тому, чтобы тебя пожалели, о тебе заговорили. На самом деле за всем этим скрывается лишь один мотив – эгоизм.

Самоубийцы – слабые люди, не желающие решать свои проблемы или хотя бы перетерпеть этот сложный период, ту же несчастную любовь. Нет, лучше уж – чик! – лезвием по венам, прыжок с девятого этажа, и крутитесь-вертитесь сами. А то, что этим они прибавят страданий другим, любящим их людям, то, что эти страдания будут в разы больше, чем переживал сам самоубийца, что эти люди ни в чем перед ним не виноваты, а парень, из-за которого прыгаешь вниз, услышав об этом лишь недоуменно поведет бровью и отправится на свидание с другой – об этом самоубийцы не думают. Также, как не хотят думать о том, сколько прекрасных, счастливых моментов в будущем упустят и никогда не смогут пережить. Это ведь неважно, главное, что сейчас плохо!

А сколько людей, которым ещё хуже: смертельно больным, прикованным к инвалидному креслу, потерявшим детей или родных, пережившим стихийное бедствие и вынужденным заново, без средств к существованию отстраивать свою жизнь – и они борются за каждый миг, за каждый глоток свежего воздуха! Но зачем думать о ком-то другом, если есть «я», раздутое до размеров Вселенной?!

«Никого не виню», «ухожу, потому что нет смысла в жизни»… Да смысл есть всегда! Как нет смысла, когда вокруг – страдания, нужда, болезни? Помоги другим, подумай о ком-то ещё, кто нуждается больше тебя, и необходимость думать о собственной никчемности разом отпадет. «Нет смысла в жизни» – это значит «я никого не люблю». Любовь уже и есть смысл! Самый главный смысл быть, жить, дышать.

Странное ощущение внутренней пустоты на некоторое время покинуло меня. Я думала о своих родных и о том, что буду бороться до конца ради них. Мне представлялась мама с аккуратно собранными в пучок волосами, всегда стильно одетая – даже дома она никогда не ходит в халате или застиранной кофточке. У неё есть мягкий бирюзовый спортивный костюм, который немного молодит её. А ещё у мамы всегда королевская осанка, как бы тяжело ей не было. Она даже плачет с гордо развернутыми плечами. Я видела её плачущей только однажды, когда папа не пришел с работы, его мобильный не отвечал, а до этого они как раз поругались. Мама не находила себе места, хоть и старалась готовить ужин, убирать квартиру и вести себя, как ни в чем не бывало. А потом просто села на стул и заплакала. Мне было так жаль её. Я гладила маму по плечу и уговаривала успокоиться, но она всё твердила:

– А вдруг с ним что-нибудь случилось? Это ведь из-за меня…

Папа вернулся, когда я всё же убедила маму не волноваться раньше времени и привести себя в порядок. Он вернулся и принес цветы, мамины любимые хризантемы. А потом у нас был праздничный ужин, и я чувствовала себя такой счастливой, словно вернулась в детство, хотя на тот момент мне было уже тринадцать.

Сколько слов я могла бы сказать своим родителям, если бы знала, что для меня всё закончится так скоро? Сколько злости сдержала бы внутри, чтобы не тратить драгоценные минуты на ссоры, а посидеть рядышком, обнявшись?

Теперь этого не будет.

Никогда.

Я сидела, прислонившись к холодной стене и уже не чувствовала холода. На мне всё ещё была Димина кофта, и я хотела снять её, потому что мне было противно ощущать её на своем теле, ведь она принадлежит стебачу, но не хотела шевелиться. Так и ползло время, медленно, секунда за секундой, тик-так, тик-так…

Я находилась в каком-то ступоре, словно блуждая между явью и сном. Я пыталась сосредоточиться, но мысли бессвязно блуждали в пространстве, ни на чем не останавливаясь.

Темнота и тишина длились вечность. А потом раздался звук. Я едва обратила на него внимание. Может быть, мне даже послышалось.

– Вставай.

Я не видела лица, но слышала командный голос. Я не стала реагировать. Пусть делают со мной, что хотят.

Непонятный звук повторился снова, и на этот раз я поняла, что это дверь. Её закрыли. Потом снова открыли. Я боялась, что меня начнут пытать, мучать, бить. Я никогда не подвергалась физическому насилию, и не горела желанием испытывать его сейчас в первый раз.

Я закрыла глаза, мечтая лишь о том, чтобы меня не беспокоили. Я попыталась припомнить слова молитвы, но в путанице мыслей не находилось ни одной более-менее связанной, поэтому я просто принялась шептать: «Господи, помоги мне!»

Кто-то легонько встряхнул меня. Затем ещё раз. Я заставила себя открыть глаза, используя на это остатки своих сил, и увидела перед собой его.

– Надя… Надя, пойдем.

Сквозь пелену тишины прорвался звук. Это мой смех. Не просто смех – он какой-то нервный, болезненный, ненормальный.

– Ты? Ну и что ты здесь делаешь? Пришел за мной?

– Надя…

– Тебе приказали меня убить, – произнесла я вслух свою догадку.

– Я не с ними.

– Я уже знаю, – выплюнула я ему в лицо, – Я всё поняла. Я совершила ошибку.

– Какую ошибку?

– Ты не спасешь меня.