Ангел Спартака

— Дождь! — Поэт улыбнулся, стряхнул воду с кончика носа. — Берем покрывало — и под деревья. Там ты будешь говорить — все, что хочешь и сколько хочешь. А я буду молчать. Но, если желаешь, можем героически вымокнуть.

Не выдержала, улыбнулась в ответ.

— Мокнуть не будем, Гай Фламиний! Но сначала... Прочитай что-нибудь про дождь!

Поэт бросил быстрый взгляд на укрытый влажной дымкой Везувий, потер мокрое ухо...

Плачет, что, в дождь угодив, мокрой курицей Лидия стала.
Плакать не след, ведь была ею ты и прежде — сухой!

Дождь, дождь, дождь... Сквозь густые кроны, сквозь черные ветви, сквозь пожелтевшие от жары листья. Одно покрывало на двоих, мы совсем рядом, не сухие, не мокрые, словно в том шалаше, что возник в результате случайного перемещения бревен и веток...

* * *

— Не перебивай меня, Гай, пожалуйста, ты ничего не поймешь, я и сама себя не очень понимаю, но слушай, слушай!.. Мне кажется, я ошиблась, страшно ошиблась, но поворачивать назад поздно, и я не знаю, что делать... Нет, знаю — и сделаю, но это не то, совсем не то, о чем мечталось. Нет, и это не так! Ни о чем я не мечтала, некогда мечтать было, только о Риме думала, о проклятом Риме, чтобы волк выл на Капитолии! Себя я словно похоронила, словно в костер погребальный шагнула. И вдруг поняла — все не так, жизнь — это не только Рим, не только моя Италия, не только моя месть. Но поздно, Гай! Я... Мне кажется, я стала частью какой-то Силы, страшной Силы, которая поможет отомстить, но не поможет просто жить. Хуже! Я сама словно несу отраву, стоит мне к чему-то прикоснуться... Может, и не так, просто зашла в дебри, в ядовитые дебри, где всюду яд. А это ничуть не лучше, ничуть! Видишь, Гай: с утра хмурилось, потом пошел дождь. Скоро пойдет дождь, мой Гай, страшный дождь, кровавый; я тебя предупреждала, говорила, чтобы ты уезжал. А сейчас уже, наверно, поздно, и для меня поздно, и для всех. Я ни о чем не жалею, мой Гай, но мне плохо, эта ноша не по мне, понимаешь? Я думала, ненависть сделает меня сильной... Я стала сильной, мой Гай! Только эта сила... Она сильнее меня. Мне семнадцать, мне хочется жить, я еще и не жила совсем. Я не спрашиваю тебя, что мне делать, ты не знаешь, и сама я не знаю. Вчера... Вчера один человек спросил, не богиня ли я. Он не шутил. Я могу стать богиней, Гай! Но это так страшно, так тяжело, лучше оставаться просто обезьянкой, злой бесхвостой обезьянкой...

Все, мой Гай! Сказала, как могла. А ты не отвечай. Молчи!

Антифон

Так и было. Дождь лил на покрывало, мы с Гаем сидели, прижавшись друг к другу, а я говорила, говорила, говорила... Только мои губы шевелились беззвучно. Моя ноша — не для этого парня.

Тихо в было в замершем мокром лесу. Лишь перестук капель, лишь теплое дыхание совсем рядом.

* * *

«Во тьме пребывая, всегда готов будь зажечь свет. Зажигай свет свой, и пусть он будет ярок, ярче света встречного, дабы ослепли ищущие тебя».

Вот уж не думала, что притча Учителя в деле может. А с другой стороны, для чего притчи сочиняют, для чего рассказывают? «И пусть он будет ярок, ярче света встречного...»

Горят светильники, тьму прогоняя. Шумно, весело. Гуляй, Капуя! А отчего не погулять, если сам префект угощает? И как префекту народ свой не угостить, если выборы скоро? С полудня столы выставили, к вечерней страже все угощение приговорили, а как стемнело, по улицам пошли — добавлять. Всем хорошо: и префекту, и народцу капуанскому, и владельцам таберн. Гуляй, Капуя, не каждый день сатурналии!

Вот и гуляем. А раз гуляем, зачем по темным углам прятаться, шептаться, аромат козьих шкур вдыхая? Прямо тут поговорить можно, у таберны. Сиди, винцо разбавленное прихлебывай да о делах тайных рассуждай. Только кричать не стоит — и на латыни говорить. А зачем на латыни, если мы оба — оски?

Улица, таберна, ночь.

— Нас... Нас могут заметить, Папия!

— Нас давно заметили, Прим. Сиятельный пошел по девочкам, что с того? Боишься, что в Рим сообщат?

Прим — такой же Прим, как я — Фабия Фистула. Кто он, мне знать не положено, только не секрет это. Сенатор — тот самый, с которым мои лохматые шептались. Его отца и деда убил Сулла, а он... Хоть и не римский сенатор, всего лишь капуанский, но все же!

Выдать же нас — не выдадут. Не потому что глаз мимо скользнет (отловил сиятельный «волчицу» ночную, великое дело!), а потому как верная эта таберна, наша. Нет здесь чужих. Только знать такое сенатору ни к чему.

— Папия, на всякий случай. Для «волчицы» ты слишком хорошо оделась. В таких местах бывают только «шкуры», им твой гиматий и во сне присниться не может. И браслет, тот, что на левой руке...

Спасибо, Прим, учту. Ты, я вижу, большой знаток!

Жаль, мало о сенаторе знаю. Говорят, неглуп, говорят, весь дом фресками расписал и статуями обставил. И по девочкам ходок. Не только по девочкам, конечно. По аукционам, где имущество казненных продают, тоже. Только мало этого, иное бы узнать.