Ангел-стажёр (СИ)

Именно это выражение и расставило все точки над i. Никуда моя пыточная камера не делась — ее просто расширили; и в ее пределах насилие ко мне никто применять не будет — наоборот, это меня на него провоцируют. Все мои остальные преступления еще доказать нужно, а так повод для репрессий прямо на лицах моего конвоя наблюдаться будет.

Но не возвращаться же мне назад с видом побитой собаки! Я пошел дальше по коридору, методично проверяя все двери на своем пути. Так и есть — еще одна имитация!

Если бы не этот эскорт за спиной, я мог бы голову дать на отсечение, что у меня пытаются вызвать неотвязные воспоминания о том первом разе, когда меня с земли выдернули. Тогда меня поместили на точно такой же — а может, и этот самый — этаж, на котором были заперты все двери, кроме одной. Ведущей в точную копию Татьяниной гостиной.

И на разбирательство несанкционированного перехода в видимость меня тогда совсем не сразу вызвали.

И мои надежды снова увидеть Татьяну с каждой минутой тогда становились все призрачнее…

Обойдя весь этаж по коридору, я молча зашел в свою комфортную до отвращения камеру и сам, с грохотом, захлопнул за собой дверь. Ладно, хоть один плюс обнаружился — если все двери вокруг заперты, значит, там никто не прячется.

Ожидать моего спонтанного выхода они не могли. И знать, куда я направлюсь, тоже. И топтались за мной, как привязанные, всю дорогу. И перемычки у нас не приняты, чтобы мгновенный сигнал сидящему в засаде послать. А через оператора к своему начальству взывать, чтобы оно с начальством целителей связалось, чтобы то своему сотруднику команду запереться дало…

Нет, если и появится прикомандированный целитель, чтобы у меня в мыслях доказательства моей вины найти, то прямо среди внештатников и, скорее всего, на самом допросе. На который меня, видимо, вызовут, когда сочтут достаточно обессилевшим от неизвестности и старательно подготовленных дежавю.

Из чего следует, что для ускорения процесса надо начинать изображать трагическое бессилие прямо сейчас. Точно же, гады, наблюдают!

Я медленно обвел взглядом обстановку, в которой каждая мельчайшая деталь криком кричала мне о Татьяне. Вместо тоски в душе взметнулось бешенство — сколько еще раз нужно им, темные их побери, доказывать, что никто ее у меня не отберет?

Чтобы не испортить картину уныния ударом кулака по ближайшей стене, я старательно сгорбился, прошаркал в гостиную и грузно опустился на диван. Через пару минут скорбное выражение начало сползать с лица, выставляя напоказ оскаленные зубы.

Согнувшись, я закрыл лицо руками, уперев локти в колени. Непривычная поза продержалась недолго — спина заныла, локти впились в колени и правая нога задергалась, посылая тычки ладоней прямо в челюсть. Да знаю я, что действовать надо, а не сиднем сидеть — не хватало еще, чтобы мои собственные конечности мне об этом напоминали!

Я повалился на бок на диван, скрючился на нем и прикрыл локтем голову. Вот так-то лучше: скорбная мина — это вам не мысленный блок, ее не закрепишь. А под прикрытием последнего и страдальческой позы самое время приступать к подготовке своей версии на допросе.

Однозначно против меня свидетельствуют только наши воспоминания. Я был почти уверен, что донесли на меня администраторы. Больше некому.

В самом страшном сне не мог я себе представить, чтобы подручные Стаса сделали хоть один шаг без его приказа.

И целители прямо тряслись от желания изучить нашу историю — ее изъятие для приобщения к моему делу точно не в их интересах.

И в братьях-хранителях я был на сто процентов уверен.

Не говоря уже о том, что решись любой из вышеперечисленных на разоблачение подрывной деятельности, меня бы намного раньше задержали.

А вот администраторам, видно, мало показалось свести со мной счеты в своем павильоне. Вообще-то странно, что они так быстро подложенные мной экземпляры воспоминаний нашли — нет, чтобы с такой оперативностью на заявки полевых работников реагировать! И руководству мгновенно доложили, и то все бросило, чтобы об инциденте по инстанции доложить…

И все для того, чтобы насолить обычному хранителю, который — страшно сказать, сколько лет назад! — имел наглость попросить у них пару раз дополнительные средства на еду и самую элементарную одежду. Такие злопамятность и мелочность как нельзя лучше вписывались в мое представление об администраторах.

Впрочем, подумал я, если родные пенаты не смущает демонстрация совсем не ангельских качеств целым весьма уважаемым отделом, то можно взять их методы на вооружение. И в этом случае позднее разоблачение мне тоже на руку сыграет.

Во время грядущего разбирательства вопрос о наших воспоминаниях обязательно возникнет. Причем, сразу — у внештатников это единственная неопровержимая улика против меня. Нужно сделать так, чтобы именно вокруг нее все допросы и крутились как можно дольше — в идеале, до тех пор, пока Стас Татьяну из родных пенат на землю не ушлет. Потом, даже если меня мысленным насильникам отдадут, это будет уже не важно.