Ангел тьмы

Однако нельзя было сказать, что она не питала ничего и к детям Хатчей, которые, как миссис Райт поведала мисс Говард, оказались в странном, запутанном положении, вынуждавшем их к постоянной скрытности. Все они, как и подозревала мисс Говард, первые месяцы своей жизни провели с кормилицей — это и уберегло малышей от превращения в живую демонстрацию материнских недостатков Либби Хатч и, тем самым, стало единственной причиной их благополучного выживания в младенчестве. Но потом жизнь все же оказалась к ним довольно сурова. Кларе было проще всего, ведь Дэниэл Хатч нисколько не сомневался, что она его дитя. Но появление сперва Мэтью, а затем и Томаса повлекло неприятности, поскольку к тому времени Хатч начал подозревать жену в неверности. Наличие у обоих мальчуганов густых кудрявых черных волос, темно-карих глаз и оливковой кожи (в отличие от обоих родителей и сестры) Хатч счел доказательством того, что их прижили от другого — и хотя старик так и не смог узнать, от кого именно, к Либби он со временем стал относиться все более враждебно, а к Томасу и Мэтью потерял всякий интерес.

Как ни странно, сказала миссис Райт, все это был не пустой стариковский бред: Либби в самом делеобманывала мужа, хоть и с человеком, коего тот бы в жизни не заподозрил. Священник, венчавший Хатчей, преподобный Клэйтон Паркер, цветом глаз, волос и кожи обладал будто бы тем же, что и маленькие Мэтью с Томасом, а в усадьбу Хатчей наносил регулярные визиты, и там старый Дэниэл всячески развлекал его, насколько позволяла скупость. Миссис Райт, похоже, не единожды видела Либби и Паркера, слившихся в жарких объятьях в лесу за домом, внезапный же рецидив угрюмого беспокойства Либби летом 1893 года приключился, по совпадению, немедля после того, как Паркер объявил своему начальству, что, дескать, его духовные таланты в Боллстон-Спа пропадают впустую, и его надобно перевести творить добро в Нью-Йорк, этот Вавилон современности.

— Священник? — выдохнул Маркус, услышав все это. — Да что, черт подери, священник мог предложить женщине, вышедшей замуж за одного из богатейших людей города?

— Молодость, привлекательность и обаяние, для начала, — ответила мисс Говард. — Хотя, мне кажется, миссис Райт не ошибалась, когда говорила, что Либби одних этих качеств было бы маловато. Нет, там крылось что-то еще. Своего рода… респектабельность, что ли. Нет, больше того. Искупление, быть может.

— Искупление? — повторил Люциус.

— И внутренняя дорожка к богу, — вмешался я.

— Да, вот это, пожалуй, ближе, Стиви, — произнесла мисс Говард, направляя маленького черного моргана прямиком к дому мистера Пиктона. — Я не совсем уверена, хочу услышать мнение доктора…

Мы достигли того участка маршрута, где Чарлтон-роуд превращалась в Чарлтон-стрит. Я привстал, чтобы попытаться различить окрестности в тусклом вечернем свете, и вскоре узрел четыре башенки дома мистера Пиктона — а потом и легкий экипаж без лошади у крыльца.

— Ага, похоже, шанс у вас будет, — объявил я мисс Говард. — Они вернулись от Вестонов.

Подъехав к дому, мы положили кусок обшивки и сиденье от экипажа Хатчей на крыльцо и зашли внутрь, где в гостиной обнаружили Сайруса за пианино мистера Пиктона, а нашего хозяина — стоящим в дальнем углу, где доктор переносил заметки на объявившуюся грифельную доску.

Этой штуке, без сомнения, предстояло стать двойником доски из № 808 на Бродвее, и мистер Пиктон был безусловно зачарован сим процессом.

— Ну вот, — объявила с улыбкой мисс Говард, сообщая о нашем появлении, — уютная домашняя картина, не так ли?

Сайрус прекратил играть, а доктор с мистером Пиктоном быстро обернулись к нам.

— Наконец-то! — вымолвил доктор. — Какие новости из дома Хатча? Наша новая доска ждет!

Следующий час или около того был полон сумбура: каждый пытался объяснить остальным, чего удалось добиться за первый день в городе. Дела у доктора с Кларой Хатч после моего ухода с фермы продолжали идти весьма неплохо, и хотя девочка пока не изрекла ни одного настоящего слова, доктор не сомневался, что сможет в итоге ее на это подвигнуть. Но дело все равно было нелегкое: Клара находилась в том состоянии, которое доктор назвал «затянувшейся истерической диссоциацией», подразумевая, что увиденное девочкой оказалось слишком ужасно для понимания — ее собственного или чьего бы то ни было еще.