То было нервное время — эти последовавшие часа два: податься было некуда (прогулку на улице, понятно, отклонили), и заняться нечем, только курить и переживать. Кто бы там ни мастерил эти двери в суде, работенку он проделал знатную — ведь, не считая того, что в щель между ними не удавалось разглядеть ни черта, до нас ни разу не донеслось никаких звуков четче смутного бормотания — да и того-то ничтожно мало. Мистер Мур заметил, что это хороший знак — вот только хороший он был или нет, все равно странно и в немалой степени волнительно было стоять снаружи, не слыша обычной судебной перепалки. До нас не доносилось даже случайного эха от стука молотка судьи, ведь, как я уже говорил, заседания большого жюри были бенефисами окружного прокурора (или, как в нашем случае, его помощника), и в этом зале попросту не было судьи, чтобы вмешаться в ход дел. Там был лишь один мистер Пиктон, его показания и свидетели, и сами присяжные жюри. Так что, с учетом такого расклада и малого количества шума, просачивающегося через двери, похоже, нам и впрямь стоило счесть, что дела шли неплохо — и пока время тянулось, каждый из нас все сильнее старался в это поверить.
И в кои-то веки предположения наши совпали с фактами. Где-то в половине второго мы услышали в комнате грохот стульев и шаги, потом двери красного дерева раскрылись; у каждой створки стояло по судебному приставу. Первыми из зала вышли Вестоны с доктором; последний с чувством обращался ко все еще бледной Кларе — но, пройдя мимо, он наградил нас коротким уверенным кивком, без сомнений говорившим о том, что они добились предъявления обвинительного акта. Последовали быстрые взаимные поздравления, но их прервал вид выходившей из зала семьи Вестонов: старый Иосия смотрелся так, будто побывал в сражении, а его жена Руфь выглядела очень бледной и изнуренной — на самом деле, сдается мне, она бы рухнула в обморок прямо на пол, когда бы ее не поддерживали под руки Питер и Кейт. Когда они миновали нас, вся радость погасла от холодного осознания того, что только что случилось, и что теперь оставалось сделать — и того, в какой опасности все они могли оказаться, вернись в Боллстон-Спа Либби Хатч.
Члены большого жюри по-прежнему толпились в комнате слушаний, словно боялись выйти, а когда наконец показались мистер Пиктон с шерифом Даннингом, юрист как будто пребывал в таком замешательстве и смущении, что было нетрудно понять: городку Боллстон-Спа, так шумно и недружелюбно проведшему это утро, похоже, предстояла встряска, коя могла многократно преумножить сии чувства. Мистер Пиктон извлек свою трубку и тыкал ею в лицо шерифу точно пистолетом, не прекращая нотации:
— …и я
Шериф поднял руку:
— Мистер Пиктон, сэр, можете поберечь усилия. Признаю, до сегодняшнего дня мне было не по душе ни это расследование, ни слушание — но после того, что я услышал и увидел там… — Глаза его, окруженные морщинами от солнца, бросили взгляд на Клару Хатч — и мне почудилось, что в них как будто показалась пара слезинок. — Что ж, сэр, — продолжил он, поглаживая густые седые усы, — мне еще хватает мужества признавать, когда я неправ. А на этот счет я был неправ. — Он вновь решительно посмотрел на мистера Пиктона. — Мы доставим сюда эту женщину, сэр, если нью-йоркская полиция поможет нам. И все, что могу сказать насчет дальнейших событий… — шериф Даннинг протянул руку, — да пребудет с вами господь, мистер Пиктон. Потому что вы за это взялись.
Мистер Пиктон, который мог бы и выразить хоть
— Ну а сейчас промысел господень вынуждает меня поговорить с этой толпой снаружи, — произнес он, резко вздернув голову. — Так что если вы или ваши помощники расчистят мне место на ступенях…
— Да, сэр, — быстро ответил шериф. — Сию секунду. Эйб! Галли! Идемте, ребята!