Ангел в эфире

Только ночью, после гладко прошедшего эфира у Насти, наконец, появилось время поразмыслить, каким образом кассеты и документы оказались в сейфе Шумского. Она ехала на Карамышевскую набережную, предварительно сверившись с картой и адресом из записной книжки.

Картина вырисовывалась не очень-то радужная. Очевидно, Шумский с самого первого дня прилежно шпионил за ней. Добрый дядюшка, вероятно, стал проявлять участие в судьбе своей воспитомки исключительно по начальственному приказу — чтобы своевременно информировать патрона о действиях милой протеже. А Цыбалин, прознав о любовной интрижке сына, решил удержать девушку в столице, для чего и предложил Насте лакомую должность ведущей. С бывшей женой Игорь Ильич, очевидно, поддерживает крепкую связь. Может быть, он даже специально развелся с Региной, чтобы приблизить к себе Настю. Чтобы не потерять ребенка, свою внучку, чтобы прочными семейными узами удержать подле себя свою драгоценную кровиночку, последнюю представительницу их угасающего рода.

В надзоре за девушкой ему помогал Захар, когда надо — поддерживал Настю, когда надо — направлял. Когда надо — дозированно сливал ей информацию, поставляя наверх ответные сведения.

И теперь, верно, он тайно шпионит за ней, этот старый лысый добряк… А добрый он вовсе не из теплых дружеских чувств к ее матери, Наталье Ильиничне, а потому, что ему за участие в ее судьбе приплачивают — если не деньгами, то должностью или, например, влиянием на канале…

Ладно, пусть Шумский живет себе, как жил, устало решила Настя. Ей пока не до него. Пусть продолжает свое лизоблюдное дело, а позже, когда все наконец образуется, она займется им. Но не сейчас.

Сейчас нужно срочно разыскать Вадима, чтобы открыть ему — все, все, все! — и про Алину, и про ее полоумного деда, и про то, что ее жизнь без него дала трещину, летит в тартарары, катится под откос. И поэтому он должен спасти их — свою жену и свою дочь.

Для начала надо заручиться его поддержкой, его согласием, его помощью. В конце концов, он отец ребенка и обязан принять участие в судьбе дочери. И он тоже недолюбливает своего отца, всесильного телемагната, который привык распоряжаться судьбами людей по собственному усмотрению.

Только бы ей отыскать Вадима, только бы он оказался во вменяемом состоянии, только бы он был не под кайфом — прошу Тебя, Господи, взмолилась Настя.

Она увезет его, отмоет, приведет в нормальное состояние. И они поселятся вместе. И тогда Цыбалин не посмеет отнять у нее дочь, не посмеет выгнать ее из эфира. Не станет же он бороться со своим собственным сыном, которого он конечно же искренне любит — а иначе зачем эта многолетняя слежка, зачем эта тайная забота, зачем, зачем это все?

А иначе разве столь отчаянно Игорь Ильич любил бы Алину, свою внучку? А иначе разве столь отъявленно ненавидел бы ее, Настю?

«Ягуар» свернул с дороги в глухой, бесфонарный двор. Испуганные тени жались по темным углам, тускло светились бессонные окна в вышине дома.

Синяя «шестерка», с прилежной незаметностью скользившая по ночным улицам, благоразумно притормозила на набережной.

Погасли фары, глухо стукнула водительская дверь. Заскрипели шаги по дворовому гравию. Тихо!

Лифт, естественно, не работал… Настя поднялась по грязной темной лестнице, брезгливо касаясь перчаткой липких перил.

Отыскала нужную квартиру — обшарпанная дверь, лишаи обвалившейся штукатурки. Сладковатая тревожная вонь.

И еще — тишина, немая, беспросветная тишина, ни звука из-за глухой, в наплывах старой краски двери.

Глубокая ночь, предрассветный тихий час.

Настя надавила звонок — ни звука, ни шороха, ни движения в ответ.

Она легонько толкнула дверь — та приглашающе отворилась с глухим, леденящим душу скрипом.

«Есть тут кто?» — шагнула в темноту, морща нос от сладковатого, вызывающего тошноту запаха.

Из комнаты в темную прихожую пробивался омерзительно тусклый свет.

«Есть тут кто?» — повторила девушка, напряженно задержав дыхание.

Приоткрыв дверь, заглянула в комнату…

Она сразу узнала эту шею с тонкой косицей давно не стриженных волос. И этот свитер — она подарила его ему на день рождения. Когда-то очень давно. В прошлой жизни. В его прошлой жизни.

Он лежал, скорчившись у стены. Мертво лежал, неподвижно, трупообразно.

«Вадим!» Она присела возле него на корточки. Не снимая перчаток, осторожно коснулась плеча.

Но он глубоко спал, ничего не слыша, ничего не замечая.

Спал с открытыми глазами, невидяще уставившись игольчатыми зрачками в окружающий сумрак.

И когда тяжелый затеклый холод, пробравшись сквозь кожу перчатки, достиг ее ладони, рука мгновенно онемела до самого локтя, словно заразилась смертным хладом. Тяжелый сладковатый дух дурманил голову, забивал ноздри.

Настя тихо вскрикнула, рукой прикрыв рот.

Вадим был мертв. Абсолютно, потрясающе мертв! Так не вовремя, так некстати…

В полуобморочном состоянии девушка добрела до машины. Согнувшись в кустах, она долго выворачивала содержимое желудка на рыхлый, черно-сахарный снег. Жадным ртом вдыхала хрустальный морозный воздух, борясь с головокружением, — и все не могла надышаться…