Ангел в эфире

Настя ее обожала тоже… И поэтому она сказала, что отъезд надо отпраздновать, иначе пути не будет. Сначала решили праздновать узкой компанией, одна молодежь, конечно, без начальства, просто завалиться к кому-нибудь домой, устроить проводы, но начальство (мелкое) прознало про предстоящий сабантуй и тоже восхотело присоединиться к провожавшим.

— Мама, мы поедем на трех машинах! — сообщила Настя, напряженно всхохатывая высоким от всеобщего веселья смехом, стараясь не выбиваться из общего тона происходящего.

Мама не возражала против ночного загула, но и не приветствовала его.

— Когда нагуляешься, позвони, пришлю за тобой шофера… — сказала она.

А компания, рассевшись по машинам, помчалась домой к виновнице торжества, где был горторговский папа, который сначала напоил всех на радостях водкой, а потом предложил закатиться в ресторан, ему лично знакомый.

Закатились на трех машинах, гуляли всю ночь, пили все подряд. Поречная, звезда вечера, пила если не больше всех, то громче всех, обещала всем показать Европу, танцевала цыганочку с выходом, кричала, что Герберт — душка, прелесть, а на пьяные расспросы «Признайся, ты ему дала, ну, дала?» хохотала, что он голубой, голубей голубого неба, да, она дала бы ему, да только он взять не сможет. И горторговский папа тоже хохотал, но без всякого восторга, и Настя, которая про себя думала ненавистно: «Конечно дала, только вот когда и как умудрилась, непонятно…», тоже растягивала губы вынужденным смехом.

Потом били посуду — на счастье (горторговский папа все обещал оплатить), пили на брудершафт и просто пили, танцевали до упаду, до пота, до дрожи в ногах. А Настя, соскучившись, захотела домой, но откалываться было неудобно, хотя пора.

Наконец, под утро, когда даже самые стойкие гуляки скисли, она позвонила домой, чтобы за ней прислали шофера, ехать-то было всего минут пять, пешком не больше двадцати. Машина прибыла, она стала прощаться, но ее не отпускали, заставляя пить на посошок. Настя нехотя мочила губы в вине, ей осточертела эта гулянка и эти гуляки, а особенно — Поречная, противная пьяная Поречная, королева вечера, прима их провинциальной помойки, неожиданно выбившаяся одним местом в люди и теперь в угаре своего успеха требовавшая, чтобы все — все до одного! — ехали с ней купаться на реку.

Пока Настя прощалась на ступенях ресторана, бледная и совершенно трезвая, сонный шофер, нервничая, курил за рулем, а Поречная уговаривала ее ехать на реку, крича, что сама поведет машину, она однажды уже водила, а потом полезла на переднее сиденье на колени кому-то и целовалась в темноте салона с кем-то, пока не видел горторговский папа, который тем временем расплачивался в ресторане за выпитое и съеденное.

Насте удалось вырваться под предлогом завтрашнего зачета (время было на излете летней сессии). Она отправилась домой, уставшая и внутренне примирившаяся со своим неуспехом и с Поречной…

Впрочем, она почти не удивилась, когда на следующее утро похоронным — но не с перепоя, а от происшедшего — голосом ей вдруг сообщили, что машина с гуляками свалилась с обрыва, Поречная в больнице вся переломанная, кто-то погиб, кажется кто-то из звуковой группы. Что Европа, конечно, накрылась, Герберт, который уже в Москве, теперь рвет и мечет от бешенства.

Не удивилась, потому что путь справедливости порой извилист, не прям, однако приход ее неизбежен, как неизбежен. закат после долгого дня, хотя и не столь предсказуем.

Настя искренне посочувствовала бедняжке, готовясь заменить Поречную, которая во всем виновата была сама, никто ее не принуждал садиться за руль, наоборот, все останавливали, образумливали — все, кроме нее, усталой, сонной, измотанной переживаниями. А то, что не остановили, не ее вина, совсем не ее…

Она даже навестила несчастную в палате, где с жалостливым удовольствием оглядела ее неряшливо выбритую (для наложения швов) голову, лопоухо круглившуюся на подушке, и рассеченный вертикальным шрамом запекшийся рот. Принесенные с воли апельсины раскатились по одеялу солнечными шариками, но не обрадовали больную, которая из-за выбитых зубов ела плохо и мало.

Впрочем, иностранный проект, прервавшись в самом начале, больше не возобновился. Лена Поречная полгода провалялась в больнице, умываясь слезами и проклиная свою невезучесть. На белый свет она выползла, прихрамывая, только зимой. К тому времени на студии ей уже подобрали замену, хрупкую девочку кукольного вида, ковырявшую слова медленно, врастяжку, но, впрочем, достаточно милую и звезд с неба не хватавшую.