Ангел в эфире

Самое ужасное, что она была совершенно права.

— Ну, мы еще посмотрим! — заносчиво возразила Настя, уязвленная тем, что их разговор стал достоянием чужих ушей. — А тебя не учили в детстве, что подслушивать некрасиво?

— Меня вообще в детстве ничему не учили, — улыбнулась Ельцова, откровенно качнув бюстом. — Поэтому я буду вести первый выпуск «Новостей», а не ты, милая!

Она опять была абсолютно права.

В эфир Настя вышла только на третьей неделе работы программы. И хотя, по общему мнению, он прошел очень даже неплохо, она ощущала себя хронической неудачницей.

Как и в первый раз, они столкнулись в буфете… В броуновской толчее она не столько увидела, сколько угадала его долговязую фигуру, неожиданно, как с того света, прыгнувшую ей в глаза — и миг узнавания отозвался в Насте неожиданно сильным сердцебиением, желанием по-детски броситься ему на шею и, одновременно, сбежать. Она выбрала последнее — из благоразумия, по рациональному головному выбору. «Жив!» — радостно щелкнуло в голове. Но она отвернулась, вдруг ощутив странное желание — прижаться, припасть, приникнуть, причалить и еще какие-то «при», означающие конечный отрезок временного действия, его совершенный, в смысле свершившийся, вид…

Она тасовала внутри себя обрывки куцых фраз: «Не заметил… хорошо… не увидел… прекрасно…» — и эти мысли противоречили той жалости о неслучившемся, которая на самом деле захлестывала ее всю, до самых кончиков пальцев, как вдруг круто, с разворотом на сто восемьдесят градусов, ее остановила много позволявшая себе (по какому такому праву?) рука, которую она не успела отбросить. Это был Вадим.

— Я тебя искал, — вместо отдающих фальшью приветствий произнес он, по важности происходящего сразу переходя к главному.

— А я тебя — нет! — объявила она, стараясь смотреть на него прямо и жестко — как на плохо дрессированного, слабой выучки пса. Но Вадим, увы, совершенно не поддавался дрессировке…

— Сегодня вечером, — приказал он, не веря в возможность отказа.

— Нет, — покачала она головой, находясь в перекрестье все подмечающих любопытных глаз.

Однако ее «нет» звучало как «да».

Перед очередным эфиром Настя, как обычно, просмотрела список сюжетов, пробежала глазами текст, несколько раз проговорила про себя иностранные фамилии и географические названия — чтобы не споткнуться об иноязычный нераспутываемый клубок, читая с монитора текучие строки. Речь шла о днях индийской культуры в Москве — репортаж скучный, но необходимый, потому что «джинса» «джинсой», политика политикой, а культуру тоже надо давать в эфир, дабы оправдать высокое звание общественно-политического канала.

Ломая язык, Настя несколько раз произнесла имя индийского застрельщика фестиваля Сампурнананда, о котором в репортаже упоминалось как о непревзойденном йоге, мастере экзистенциального танца и великом гуру, ведавшем о том, что материалисты-европейцы знать не могут, а догадываться им Бог запретил… Эфир обещал пройти гладко, по накатанной; в стране наступило летнее предотпускное затишье, даже террористы как будто поуспокоились.

Не обладая скорострельной репортерской реакцией, Настя недолюбливала материалы, в последний момент попадавшие в эфир, и опасалась прямых включений. Зная этот свой недостаток, она старалась максимально микшировать его, — тщательно готовилась к выпуску, многократно перечитывала текст, в экстремальных случаях пользовалась загодя подготовленными, стандартными фразами. Несмотря на это, ей редко удавалось скрашивать удачной импровизацией подлую в смысле внеплановости телеоперативность.

Минут за пять до эфира, когда звукорежиссер уже надел на ведущую петличный микрофон, к новостному подиуму подскочила одна из программных редакторш (имя им легион, инкубаторская, филологической этиологии сущность, плохой маникюр, дешевый макияж, очки, наконец). Положив листок перед ведущей, она быстро проговорила:

— Это вместо Индии… — и улепетнула вон.

Настя наискось пробежала текст: времени до начала выпуска осталось в обрез, и, когда режиссер начнет обратный отсчет в «ухе», ей придется читать текстовку с монитора, внутренне холодея от возможности лингвистического подвоха.

Текст был какой-то необычный, выбивавшийся из стилистики новостей: про малоизвестную кинозвезду, которой так удачно сделали косметическую операцию, что в свои шестьдесят с хвостиком лет она стала выглядеть максимум на девятнадцать — впрочем, не русских девятнадцать лет, а, скорее, китайских, потому что ей так утянули глаза к вискам, что в ее русопятом облике внезапно проклюнулось нечто монгольское. Впрочем, Настя узнала об этом гораздо позже, а в тот момент она спешно разбивала текст на внятные смысловые блоки, позволявшие ненавязчиво, точно в пересказе, подать новость. Внутритекстовая реклама клиники выдавала «джинсовую» природу репортажа, но Настю это не волновало — в конце концов, не ее это дело, что дали, то и читаю…

Перед последним новостным блоком режиссер напоминающе прошипел ей в ушной микрофон:

— Вместо Индии пойдет операция…