Ангел в петле

Федор Игнатьев всмотрелся в лицо разговорчивого франта:

— Мы знакомы? Кажется, я видел вас прежде…

— Не думаю, — улыбнулся Савинов. Он повернулся к случайному собеседнику, и солнце полоснуло по его очкам весенним огнем, — хотя, как знать? Как знать… В жизни чего только не бывает! — Дмитрий Павлович щелчком отправил окурок в снег, лежавший за дорогой в ложбине. — Всего наилучшего!

Игнатьев сухо поклонился ему.

Через четверть часа Савинов въехал во двор дома № 6 по улице Станковой на станции Барятинская.

Все было точно таким же, как и много лет назад. Тот же запустелый двор, разве что укрытый не опавшими листьями, а снегом; тот же пионер с обрубком правой руки, которым он отдавал честь неизвестно кому. Две старухи, сразу же притихшие, вылупившиеся на черный автомобиль.

Савинов проверил его на сигнализацию и, не мешкая, направился к подъезду номер один. Он отчего-то знал, что в этот воскресный день семнадцатилетний Илья Иноков будет дома. И может быть, будет дома его мать. Он и это предусмотрел.

Площадка первого этажа, обшарпанная дверь, кнопка звонка…

Ему открыла женщина в засаленном фартуке, недоверчиво оглядела гостя с ног до головы.

— Зинаида Ивановна Инокова? — спросил Савинов.

— Да, — ответила она.

— Ваш сын, кажется, художник? Илья?..

Она смотрела на него с нарастающим удивлением:

— Художник?.. Да что-то малюет все время…

— Меня зовут Дмитрий Павлович Савинов. Я интересуюсь живописью. Недавно я был в школе, где учился Илья, в библиотеке. Видел его рисунки. Мне сказали, что я могу заехать к вам, посмотреть работы вашего сына дома. Мне сказали, их очень много.

— Весь дом завалил, — пробормотала женщина, глаза ее бегали: еще немного, и попросит паспорт, — да вы проходите…

Правильно, мамаша: осторожность прежде всего. Савинов вошел, огляделся.

— Я его в молочный отправила. Думала, это он вернулся. Там у него не прибрано, вы обождите…

Она куда-то скрылась. Савинов рассматривал стены прихожей. Старые обои, тумбочка, зеркало в древней, готовой развалиться раме. Тесно. Давно он уже не бывал в таких квартирах.

Ему предложили чай, с неохотой, но он не отказался. Сидел на старенькой кухне, тянул дешевое пойло, ел варенье из яблок. Увидев в окне его машину, женщина совсем обалдела и уже едва ли была способна поддерживать беседу. А ему это было и не нужно. Он сам мог рассказать женщине об ее сыне, да еще прибавить что-нибудь. Он пил себе чай и ел варенье. Попросил разрешение закурить, хотел было выйти в коридор, но его уговорили остаться. И он остался. Ему даже древнюю оловянную пепельницу предложили, предварительно дунув в нее. Хорошо, что не стал снобом! У него было две жизни — нищего и богача. И вкус дешевого чая навсегда остался на его языке, и вид старых обоев не ранил его тонкого, привыкшего ко всему дорогому, вкуса.

А потом в дверь позвонили, женщина быстро прошла по коридору; щелкнул замок. «Сметаны не было, — услышал Савинов голос юноши, — только молоко». — «Хорошо, хорошо, — торопливо проговорила мать, которая меньше всего сейчас думала о сметане и молоке, — у нас гости, Илья. Гость. К тебе, художник. Проходи, проходи на кухню…»

Перед ним, Савиновым, стоял юноша лет пятнадцати, — он выглядел моложе своих лет, — худой, с большими, печальными серыми глазами, немного растерянный, удивленный; с белым пушком на подбородке и над верхней губой.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Привет, — тепло, по-доброму, отозвался Савинов. — Я тебя таким себе и представлял. Настоящим художником…

Совсем уж по-простецки он лукавил: «представлял»! Да это лицо он смог бы за считанные мгновения выбрать на фотографии среди тысяч других лиц! Илья Иноков, этот взрослеющий мальчишка, снился ему каждую ночь уже на протяжении нескольких лет, во время которых он дожидался сегодняшней встречи. Он не будет водить быка за рога, тем более в этом нет никакой надобности. Он нашел золотую гору, он долго шел к ней, зная дорогу, и теперь у него не было конкурентов. А когда они появятся, что обязательно случится, документ уже будет оформлен на его, Дмитрия Савинова, имя. А пока что он стоял один среди не известной никому земли, где были только птицы и ветер, безразличные до золота. Все, что ему теперь было нужно, так это ухватить покрепче кирку и нанести первый удар. Все принадлежит только ему. Вся гора. А она огромна, до самого неба!

Вот она, перед ним…

— Мне нравятся твои картины, Илья, — туша сигарету в оловянной пепельнице, проговорил он. — И я бы хотел купить у тебя несколько работ. Если, конечно, ты и твоя мама не возражаете.

Юноша неожиданно насупился, стал перетаптываться с ноги на ногу.

— Это мои картины, и я не хочу их продавать.

Мать, стоявшая у него за спиной, всплеснула руками:

— Да ты с ума сошел! Вы не слушайте его, — обращаясь к гостю, она выдавливала из себя самые благодушные улыбки, — у него же их чертова уйма! Да ты спятил, Илья, у тебя же столько картин, весь дом завален, ступить негде, — она ухватила его за локоть, но он отдернул руку. — Вот что, идем-ка в комнату, я хочу поговорить с тобой…