Ангел в петле

Сзади к Юлиану подошла блондинка в халате, обняла его. От проституток решили отказаться. Зачем это им, они — парни-симпатяги. Девчонок сняли в кабаке на Арбате. Обе студентки, будущие химики-технологи. Его — Жанна, та, что с Юлианом, — Даша.

— А вот нам с Дашей интересно будущее нашей страны, — Юлиан ткнул пальцем в товарища. — И мы с Дашей решили не валяться в такие минуты, а быть среди людей.

— Может быть, и мы сходим? — Жанна аккуратно ущипнула его за локоть.

— Лежи, маленькая, — откликнулся Савинов, — тебе все по телевизору покажут.

Минут через десять они уже были одеты. Даша, в короткой кожаной юбке и такой же косухе, снова обняла Ганецкого сзади. «Ласковая!» — так, между прочим, подумал Дмитрий Павлович.

— Значит, не пойдете? — спросил Юлиан.

— Хочешь, я тебе расскажу, как все будет? — спросил Савинов.

— А сможешь?

— Смогу.

— Тогда хочу, — кивнул Ганецкий.

Он вопросительно взглянул на Дашу. Та засмеялась, тоже кивнула:

— И я.

— Сейчас Дума вооружится, решив, что народ будет на ее стороне, и окопается в Белом доме, оплоте, так сказать, демократии. Памятуя о событиях двухгодичной давности. Потом будет штурм Останкино. Повстанцы решат овладеть информационной цитаделью страны. Туда ходить не вздумайте. Могут убить. Но господин Президент не спасует, он подгонит к Белому дому танки и расстреляет Белый дом — оплот демократии. Грядет настоящее побоище. Варфоломеевская ночь. И будет этот самый Белый дом, обугленный, стоять в середине Москвы с кучей трупов внутри и вокруг.

— Вот так значит? — усмехнувшись, спросил Юлиан. — То есть гражданская война в самом центре столицы?

— Представь себе. Повторяю, и к тебе обращаюсь, Дашенька, ни к Белому дому, ни к Останкино близко не приближайтесь. Может быть все что угодно.

Даша, обнимая Юлиана, улыбнулась, показала Савинову кончик языка. Она слушала его, как, наверное, слушала бы сказочника. У нее был курносый нос и море веснушек. В кабаке, в мужском туалете, они бросали жребий, кто кому достанется. Обе были хороши: одна шатенка, другая беленькая. В крайнем случае — жить им тут выпадало еще неделю — можно и поменяться. Для остроты ощущений.

— Это все, господин начальник? — спросил Юлиан.

Савинов поймал его взгляд, подумал: «Плевать! Если даже скажу, со временем забудет». Решит: приснилось!

— На первое время — да. А потом будет приватизация, благодаря которой мы, кто умнее, станем еще богаче, а народ — еще беднее. Надуют наш народец! Затем война в Чечне, которую мы позорно проиграем. Так захочет семья Президента. Потом будет другая война, которую мы постараемся выиграть, так тоже захочет семья Президента…

— А потом?

Савинов вздохнул:

— А потом — суп с котом.

— Понятно, — кивнул Юлиан, поглядывая на Савинова с некоторым сомнением: все ли с ним в порядке? — Живописно… Мы ушли.

Напоследок в коридоре вильнул обтянутый черной кожей зад Дашеньки, ноги в чулках телесного цвета. Нет, им все-таки стоит поменяться.

Дверь захлопнулась.

Савинов повернулся к Жанне. Кажется, дурочка, надула губки. Не пустили посмотреть на бойню. Оградили. Он поцеловал ее, привлек к себе. И откуда в нем этот порыв нежности?

— Ну, сделай папочке хорошо… И не хмурься, что мы не пошли с ними. Нам вдвоем будет лучше. Слышишь, детка? Я специально остался с тобой.

Глаза Жанны оттаяли:

— А как сделать папочке хорошо?

— А папочка все тебе расскажет.

По Красной площади бежали люди, быстро говорил диктор, пугал, обнадеживал, а волосы Жанны тянулись к его животу, и он чувствовал на своей коже прикосновение ее губ и языка, раздувавших в нем тепло, жар…

Жанна была в душе, а он, закинув руки за голову, не сводил глаз с экрана. Все то же: маленький ад, уже готовый стать гигантским, поглотить всех и вся.

Опалить, сжечь.

Но где же Президент? Савинов усмехнулся. Да, это фантастическая страна! И сейчас — только начало. А что потом? Великая держава — насмарку. Экономику — вдребезги, армию — рылом в говно. Этим, нынешним, удастся то, чего и коммунистам не удавалось. Добьют интеллигенцию, а недобитых купят; сделают нищими миллионы стариков, — увы, чем раньше помрете, тем лучше. Правда, не родятся и десятки миллионов людей, которые вроде бы должны родиться. Так сказать, будущее нации. Но опять же, увы. А вот создать на пятой части планеты абсолютно бандитское, воровское государство, — это, пожалуйста. Запросто и с превеликим удовольствием. Старый шутник и алкоголик, приехав в конце двадцатого века на Святую землю, назвал себя «святым президентом» и получил от Патриарха Иерусалимского орден Храма.

Фантастика!

Дверь в ванную закрылась на защелку. Савинов услышал, как Жанна что-то мурлычет. Надо же, опять в нем пробился диссидент, опять он вышел на маленькую трибуну и вот стучит себе кулачками, отбивает их, кричит до хрипоты. Зачем? В этой стране можно и нужно уважать только самого себя. Не ты, так кто же? Другие не станут: перешагнут, плюнут и разотрут. Разве не так?

На пороге комнаты стояла Жанна, без одежды, смотрела на него и улыбалась.

— Надеюсь, это не весь ужин? — чувственно выпятив губки, спросила она. — Будет что-то еще?