Ангел Варенька

Валька не особенно заботилась, что сказать матери, и наспех выдумала: «В Киев летим с девчонками». Это выглядело вполне правдоподобно, а за остальное Валька не беспокоилась: мать слишком погружена в собственные заботы, чтобы почувствовать то, о чем прямо не говорилось. Утром Валька собрала сумочку, положив в нее носовой платок, тушь для ресниц и помаду. Вымыла пару яблок и завернула в салфетку бутерброды. Подумала, брать ли журнал, и решила на всякий случай взять, вдруг придется долго дожидаться, да и вообще чтение помогает отвлечься.

Туда она должна была поехать одна, а вот обратно ее должны были забрать: найти такси, довести до машины. Поэтому, выждав удобную минуту, Валька позвонила подруге, с которой договорились обо всем заранее.

— Это я, ну? — спросила она приглушенным голосом, чтобы с кухни не услышала мать.

Подруга была самой верной и надежной, но Валька уже привыкла, что надежные люди чаще всего и подводят, и поэтому не удивилась, когда подруга стала извиняться и оправдываться, ссылаясь на внезапную болезнь мамы, что-то очень серьезное, мешающее ей приехать.

— Как-нибудь выкрутишься? — слегка униженно спросила она, словно бы выпрашивая у Вальки в долг ее успокоительное «да».

— Ага, ага, — ответила Валька, успокаивая совесть подруги и одновременно ломая голову, кому бы еще позвонить.

В пределах досягаемости оставались лишь те, к кому она меньше всего хотела обращаться по таким делам. Скрепя сердце все-таки позвонила одной из подруг, самой неверной и ненадежной, и та от растерянности не успела выдумать причину для отказа.

— Хорошо, хорошо… да, да…

Валька быстро растолковала, куда и когда приехать. Растолковала и повесила трубку. С главным было покончено. Теперь ее задача — благополучно спровадить мать на работу. Валька поправила салфетку под телефоном и откинулась на подушки дивана, стараясь выглядеть как человек, которого ожидает увлекательная поездка. Катя, уже сказавшая дочери все, что нужно, лишь улыбнулась ей на прощание и, одеваясь у вешалки, спросила:

— Когда вернетесь? Не очень там задерживайтесь…

«Там долго не задерживают», — подумала Валька, но вслух ответила:

— Не волнуйся, мам. Завтра. А если не попадем в гостиницу, сегодня.

Приехав по указанному адресу, Валька разыскала человека, имя которого было записано у нее в книжечке. Он вышел к ней, грузный, в белом халате, с усталым отечным лицом. Выслушал и попросил подождать. Валька села в коридоре, надкусила яблоко и достала журнал. Ее лихорадило. Она выругала себя за все, что случилось, и ощутила прилив праведного прилежания: в оставшейся жизни совершать лишь разумные и добродетельные поступки.

Вальку вызвали. Ее подташнивало от медицинских запахов, и было страшно, что все эти приготовления — стерильные инструменты, халаты, перчатки — предназначены для нее. Вальке хотелось быть посторонней в этом кабинете и как бы слишком маленькой и жалкой для того, чтобы иметь к нему серьезное отношение. Ее усадили в кресло, и дальше была сплошная боль, представлявшаяся ей то в виде тупого ноющего звука, то в виде красного пятна, прыгающего перед глазами… Подружка встретила ее внизу и, восторженно глядя на нее, уже в такси спросила:

— Ой, Валька, а врач был мужчина? Молодой? А сколько ты ему заплатила?!..

…Когда Катя вернулась из театра, Валька лежала и, катаясь головой по подушке, стонала и кусала губы, вся горячая, с мокрыми волосами.

— Валечка, Валечка, что?! — кинулась к ней Катя.

— Вызови «скорую».

— Живот болит?! — спросила Катя, набирая номер.

— В самолете схватило. Аппендицит, наверное, — сказала Валька.

XXI

Катя прозрела. То, что это произошло лишь сейчас, а не раньше, казалось ей признаком странного наваждения, и, словно нечаянно заснувший человек, она недоумевала, когда же ее сморил сон. Катя спрашивала себя, почему она не догадалась, что с Валькой, ведь это не требовало особой проницательности. Значит, наваждение настолько овладело ею, что она ослепла и поэтому могла не заметить массу других вещей, требовавших ее участия и заботы. Катя стала судорожно перебирать в памяти то, о чем недавно старалась не думать, от чего беспечно отмахивалась, и ее ужаснуло запустение в собственной жизни. Катя словно бы жила поодаль от нее, по другую сторону загородки, и трудолюбиво вскапывала землю, на которой ничто не росло. Ей стало страшно, будто во сне, когда не находишь на привычном месте руку или ногу, и Катя с ужасом спрашивала себя: «А жизнь-то?! Жизнь-то?!» Спрашивала и словно обжимала пустой рукав…

К Вальке ее пустили через два дня. Наспех напялив больничный халат, Катя вбежала в палату.

— Валенька, ведь родные же! Что ж ты от матери-то скрыла!

Валька ей тихонько улыбнулась и подмигнула.

— Ничего, мать.

— Очухалась хоть?! Я тебе принесла тут… из буфета.

Катя достала свертки.

— Помаду дай, — попросила Валька и приподнялась на подушке.