Ангел Варенька

— Спасительница вы наша! Простите нас, нерадивых. Мы иногда и сами убираем, но нагрянут друзья и приятели Павлика, наследят, натопчут и все подчистую смолотят. Даже крошки не оставят, — жаловался Евгений Федорович, принимая беспомощную позу потерпевшего и неотступно следуя за Дуняшей, словно за слесарем-сантехником, спасающим от наводнения в квартире.

— Неправда. Мои друзья приличные люди. Это твои уличные бродяги мусорят и все съедают, — лениво отзывался Павлик голосом человека, который наедине никогда не стал бы говорить того, что высказывал при постороннем человеке.

Дождавшись, когда Дуняша с веником приблизится к его двери, Павлик тихонько подкрадывался сзади, обхватывал ее за плечи и, не позволяя высвободить руки, затаскивал в свою комнату. Там он отнимал у нее веник и усаживал играть в подкидного.

— Некогда. Мне на работу. Пусти, — вырывалась Дуняша, но Павлик силой прижимал ее к стулу, совал ей в руку веер карт и азартно бросал на стол шестерку:

— Бей!

— Лучше я тебя побью за все твои фокусы. Отца совсем не жалеешь, — замахивалась Дуняша, но Павлик с готовностью подставлял ей щеку, словно вместо удара его ожидали горячие и нежные ласки.

— Ну, пожалуйста, ну… — шептал он, сладко зажмуриваясь, и Дуняша легонько прикасалась к его щеке ладонью, гладила по волосам и обнимала за плечи:

— Мой милый, мой хороший… родной…

Павлик медленно открывал глаза, как будто ему хотелось удостовериться в том, что случившееся с ним не сон, а самая настоящая явь, которая никуда не исчезнет в потоках дневного света, и вдруг больно сжимал ей руки, пытался поцеловать в шею. Лицо его при этом становилось чужим и жестоким, и вместо прежней беззащитности в нем появлялось слепое желание воспользоваться беззащитностью другого.

— Пусти. Мне на работу, — отталкивала его Дуняша и, подняв с пола брошенный веник, выбегала в коридор.

«Какой странный дом! И отец, и сын бывают такими разными», — думала она с обидой и жалостью к себе, возвращаясь переулками в свое министерство и ускоряя шаги от одного столба с часами к другому, чтобы успеть к концу обеда. Руки болели в том месте, где их сжимал Павлик, от голода сосало под ложечкой, и ноги подкашивались от усталости. Конечно, сочинять симфонию — нелегкое дело, и творческим людям многое можно простить, но все-таки Максим Кондратьевич никогда бы не заставил ее, голодную, носиться по магазинам, а потом веником мести коридор. К примеру. И не стал бы заламывать ей руки, срывая запретный поцелуй. И хотя она и признавалась себе в том, что не позавидовала бы, сейчас, может быть, и позавидовала бы. Капельку. Совсем немножко. Как завидуют старшим сестрам или близким подругам, которые сами хотят, чтобы им завидовали и тем самым признавали их право на счастье. Скажем, на счастье с мужем или новорожденным ребенком. Вот и она, Дуняша, готова по-доброму позавидовать чужому счастью и порадоваться за Максима Кондратьевича и его будущую избранницу. Не больше. Она прекрасно понимает, что такое сходство характеров и душевная близость, и вовсе не претендует на то, чтобы заменить собою избранницу Максима Кондратьевича. Метким выстрелом сбить с доски, как шашку при игре в щелкунчики. Пусть завертится волчком и скатится на пол. А она поднимет, сдует пыль и аккуратненько поставит на место. На ту самую клеточку. Будьте счастливы, Максим Кондратьевич! А ей, Дуняше, с вами не по пути. Она побывала уже замужем и знает, что это такое. Ее больше не обманешь. Не соблазнишь. Хватит. Лучше уж за Павлушей сор выметать и резаться с ним в подкидного. Только бы руки так не ныли и под ложечкой не сосало от голода! Но ничего — заварят кофейку с девочками, выпьют по чашечке, и полегчает. Можно жить дальше! Ваше здоровье, Максим Кондратьевич! Да здравствуют шестидесятые годы!

Возможен ли роман с таким сюжетом? Дженни и Фред, молодые люди из Йоркшира, давно знакомы друг с другом, испытывают друг к другу нежные чувства и мечтают пожениться. Благочестивые родители согласны на их брак, но молодым людям мешает то, что Дженни слишком любит верховую езду, а Фред считает это занятие чересчур азартным для женщины (другой вариант: Дженни любит раздавать милостыню сироткам, а Фред считает ее слишком расточительной). И вот между молодыми людьми возникают ссоры, ни один не хочет уступить другому. Дженни говорит Фреду, что она — эмансипированная женщина (другой вариант: набожная христианка) и поэтому не станет подчиняться чужому диктату, но Фред находит не менее весомые доводы в свою пользу, и в конце концов Дженни соглашается с ним, и молодые люди венчаются в церкви. Конечно, роман с таким сюжетом возможен, но представьте себе, что вместо верховой езды Дженни любит шестидесятые годы: это уже будет полная чепуха. Нонсенс, как говорят англичане.