Ангел Варенька

— Книги — это не главное, — сказала она неохотно, словно избегая быть откровенной с другим, враждебно относящимся к ней человеком.

— Главное — это вспышка. Вспышка интуиции, — резюмировал Костик ход возможных рассуждений Елены Юрьевны.

— Ах ты глупенький! — сказала Елена Юрьевна, на самом деле одобрявшая высказывание Костика и гордившаяся им. — Где нам с вами поймать такси?

Женя побежала вперед, чтобы занять очередь на такси, а Елена Юрьевна и Костик вместе понесли чемодан вслед за ней.

— Ну что там у тебя стряслось? Получил очередной щелчок от Альбины? — спросила Елена Юрьевна, помня о своем долге терпеливого слушателя.

Костик насупился, избегая прямо отвечать на вопрос, выставлявший его в невыгодном свете.

— Ладно, не сердись… — Она покрепче взяла чемодан, словно принимая на себя часть душевной тяжести, которая мучила Костика.

— Они встречаются. С Аркадием. Я видел их в кино, а сегодня… — Костик сделал паузу, как бы не решаясь произнести то, что должно было подействовать на него сильнее, чем на слушателей: — Она была у него дома.

XIII

Причесавшись у зеркала, висевшего над столиком Альбины, Елена Юрьевна поднялась в кабинет директора.

— Вот я и вернулась. Здравствуйте, дорогая, — сказала она, наклоняясь к старушке и невольно обнимая ее вместе с высоким креслом, так как спина Евгении Викторовны была крепко прижата к спинке. — Вам от меня подарок. С целью подхалимажа.

Елена Юрьевна выложила дешевый сувенирчик, немного кокетничая тем, что их отношения с директором исключали любые другие подарки.

— Благодарю, — сказала Евгения Викторовна, больше оценивая шутку Елены Юрьевны, чем сам сувенирчик, — Как командировка? Ленинград? Исаакий?

У каждого, кто возвращался из Ленинграда, Евгения Викторовна непременно спрашивала об Исаакии, любимом соборе Константина Андреевича.

— …Под голубым весенним небом… этот купол!.. — соблюдая принятую условность, Елена Юрьевна больше говорила не о самом соборе, а о своем восхищении им.

— Да… — Евгении Викторовне тоже захотелось пережить чувство, возникающее при виде Исаакиевского собора под голубым весенним небом.

Она вытянула перед собой худые руки с закатанными по локоть рукавами платья и на несколько минут погрузилась в отрешенную задумчивость, похожую на легкую дневную дремоту. Елена Юрьевна не стала мешать старушке, тихонько отошла к низкому полукруглому окну мансарды, едва пропускавшему свет, и вдруг вспомнила, как они стояли со Львом Александровичем на набережной и оттуда был виден Исаакиевский собор, но совсем не такой, каким она его описывала, и не вызывавший в ней того восхищения, о котором она рассказывала старушке. Ей было досадно поймать себя на лжи, признавшись себе, что ее мысли там, на набережной, были заняты вовсе не архитектурой, а разговором со Львом Александровичем и тем впечатлением, которое она на него производила. Как человек правдивый, Елена Юрьевна стыдилась даже самой маленькой и невинной лжи — особенно перед Евгенией Викторовной, но в то же время она чувствовала явное превосходство над старушкой, которая понимала ее восхищение и никогда не смогла бы понять ее досады.

— В Эрмитаже вам все передают привет, — сказала Елена Юрьевна, заметив, что Евгения Викторовна очнулась от отрешенной задумчивости. — Вы для них такой авторитет… Ваши воспоминания о Константине Андреевиче читаются нарасхват. Я видела эту книгу на столе ученого секретаря, а в библиотеке на нее очередь.

— Спасибо, — Евгения Викторовна спешила не столько обрадоваться услышанному, сколько поблагодарить за него.

— Я так завидую, что вы пишете, что вы творческий человек, — добавила Елена Юрьевна с тем же невольным чувством превосходства.

— Я пишу лишь ради Константина Андреевича. Излагаю его идеи и не создаю ничего нового. Какое же это творчество! — Евгения Викторовна улыбнулась ясной улыбкой, показывающей, что рядом с Константином Андреевичем ей было бы так же бессмысленно преувеличивать свои достоинства, как и преуменьшать их.

— Я вас понимаю, — говоря о Евгении Викторовне, Елена Юрьевна чувствовала, что она в эту минуту особенно глубоко понимает самое себя. — Я бы никогда не сумела так, как вы, посвятить свою жизнь одной цели. Мне слишком многого хочется — наверное, потому, что я женщина.

Елена Юрьевна вдруг покраснела от смущения, вспомнив, что человек, с которым она разговаривает, — тоже женщина. Заметив ее растерянность, Евгения Викторовна промолчала там, где ей следовало что-то сказать.

— Простите… — Елена Юрьевна встала спиной к окну, словно отворачиваясь ото всего, что вызывало воспоминания о Ленинграде. — Как дела в музее? Ремонт еще не закончили?

Евгения Викторовна снова промолчала, показывая, что для людей, знающих друг друга не первый год, такой переход к новой теме был бы слишком поспешным.

— В вашем возрасте мне тоже многого хотелось и я была вовсе не так благоразумна, как теперь кажется, — наконец произнесла она и, явно желая, чтобы ее слово осталось последним, смахнула со стола следы побелки. — Этот ремонт, наверное, никогда не кончится!