Ангел Варенька

Увидев бегущего вдоль поезда Костика и Женю, всматривавшуюся в номера вагонов, Елена Юрьевна махнула им рукой и даже вполголоса вскрикнула: «Я здесь!» — хотя и понимала, что с перрона ее не услышать. Но почему-то именно в этот момент Женя посмотрела на ее окно, они встретились глазами, обрадованно рассмеялись и растерянно замерли обе, не зная, что делать дальше. От растерянности Женя побежала догонять Костика, а Елена Юрьевна достала с полки чемодан и встала в конец очереди, ожидавшей выхода из вагона. Очередь двигалась медленно, и после каждого шага Елена Юрьевна была вынуждена ставить чемодан на пол, а затем снова нагибаться за ним и переносить на шаг вперед. От этого у нее заболела спина, но Елена Юрьевна лишь улыбнулась, словно эта легкая боль была лишь продолжением приятных мыслей о предстоящей встрече. Наконец она ступила на платформу, и Костик сразу же выхватил у нее чемодан, а Женя протянула букетик мимозы и тоже взялась за ручку чемодана, чтобы помочь Костику. Елена Юрьевна растроганно расцеловала их обоих.

— Женечка, руки. Тебе скоро играть. Не забывай, — напомнила она, чтобы Женя не слишком усердствовала с чемоданом, а затем добавила уже совсем другим голосом, более соответствовавшим торжественности момента: — Здравствуйте, дорогие! Спасибо, что встретили. Я так устала в этом вагоне…

Елена Юрьевна порывисто устремилась вперед, как бы показывая, какое удовольствие доставляет ей идти рядом с Костиком и Женей после долгого сидения в вагоне.

Женя послушно выпустила ручку чемодана.

— А мы вас все так ждали, — сказала она, от застенчивости приписывая свое ожидание всем людям, знавшим Елену Юрьевну.

— Спасибо, спасибо! Я сама о вас скучала. Как вы тут, в Москве? Какие новости в музее?

— Никаких, — флегматично ответил Костик, для которого единственной новостью всегда был он сам.

Елена Юрьевна догадалась, что Костик жаждет поведать ей о своих переживаниях, но отложила расспросы на будущее.

— К концерту готовишься? — спросила она Женю, чтобы каждому из воспитанников досталось поровну ее внимания.

— Готовлюсь, — ответила Женя, в отличие от Костика панически боявшаяся того, что Елена Юрьевна помимо подготовки к концерту заинтересуется и ее переживаниями.

— А я искала аналогии к тем вещам, которые Константин Андреевич привез из Италии, — сказала Елена Юрьевна, как бы не желая и себе отказывать во внимании воспитанников. — Оказывается, фрагменты римской мозаики относятся к эпохе Августа, греческие амфоры — к эпохе Александра Великого, а Август и Александр — два любимых античных героя Константина Андреевича, и поэтому я думаю, что он выбрал эти вещи не случайно. Недаром он держал их у себя на Сухаревой башне и никому не показывал. Скорее всего, эти вещи были связаны с его теорией веяний. Константин Андреевич считал, что с великими людьми прошлого можно общаться посредством веяний, которые исходят от вещей, принадлежащих их эпохе. Но это общение доступно не каждому и требует особой подготовки, как внешней, так и внутренней. В дневнике у Константина Андреевича есть запись о том, как нужно любоваться древними вещами. В полнейшей тишине, при закрытых дверях, в одиночестве или вместе с очень близким человеком. Созерцающий древнюю вещь должен избавиться от всех дурных мыслей, забыть о житейских тревогах, очиститься сердцем и разумом. Константин Андреевич подолгу находился в медитации, чтобы добиться внутреннего покоя и очищения, необходимых для восприятия веянья. И когда этот покой наступал, он будто бы беседовал с вещью — беседовал сердцем, а не словами. Он слышал голоса людей, державших ее в руках, видел картины связанных с ней событий, ощущал токи таившейся в ней энергии. Усилием духа он словно бы сливался с прошлым, перевоплощался в него, на мгновение вырываясь из времени и пространства.

Елена Юрьевна взяла под руку Женю и Костика, как бы считая разговор о таких высоких материях признаком особой близости между собой и ими.

— А египетские папирусы? — напомнил Костик, знавший наперечет все музейные реликвии. — Они ведь тоже куплены в Италии? К какому веку они относятся?

— Этого установить пока не удалось, но мне кажется, что Константин Андреевич искал в них веянья эпохи Клеопатры. Его всегда волновала тема любви Клеопатры и Цезаря, в которой он видел олицетворение духовных связей между Востоком и Западом. Связей не земных, а как бы космических, подвластных началу вселенского Эроса. Вот почему Константин Андреевич стремился услышать перекличку вещей, принадлежащих эпохе Клеопатры и Цезаря, — римской мозаики и египетских папирусов. Их веянье приобщало его к величайшим тайнам мировой истории.

— Вы так интересно рассказываете, как будто слышали это от самого Константина Андреевича, — сказала Женя, восхищавшаяся Еленой Юрьевной не меньше, чем ее рассказом. — Неужели все это можно узнать по книгам!

Елена Юрьевна уловила оттенок иронии, которую не вкладывала в эти слова сама Женя, но мог бы вложить другой человек, враждебно относящийся к ней.